Эта книга – выражение влюбленности автора в долготу: лента дороги или реки, мост радуги, непрерывная нить воспоминаний, народная песня, у которой есть начало, но нет конца, это – вся человеческая жизнь. Словно свернутая веревка, которую повествование разматывает, тянет, тянет, пока не дотянет до места, где кончается дорога.
Автор тут ничего не делает: он с самого начала понял, что у вымышленных людей есть свои голоса, и, полагает он, голоса эти нужно уважать – пусть герои сами ищут себе отклик в дыхании ветра. Автор здесь вдобавок не владыка повествования, но слушатель – терпеливый, внимательный, понимающий, участвующий. Он старался быть именно таким и, ведя рассказ, пожелал забыть про свое авторское звание и превратиться в обычного читателя. Так оно и вышло – когда книга подошла к концу, он заметил, что знает ничуть не больше других.
Люди в книге часто начинают говорить сами собой и этим порой не на шутку пугают автора: вылетят вдруг из их несуществующих уст слова такие красивые и уместные, что автор в самоуничижении думает: «Мне так никогда не сказать». Однако, становясь настоящим читателем чужих произведений, он нет-нет да и порадуется втайне самому себе: «А ведь и я говорил эти слова!»
Тут, похоже, и таится обаяние литературы: мы хотим, чтобы она влияла на нас, выправляя наши мысли и настроения; и забавно, что, чувствуя на себе влияние многих великих произведений, автор неожиданно ощущает, что на него тем же самым образом влияют люди, выдуманные им самим.
Книга эта и в самом деле – долгая народная песня, ритм ее – скорость воспоминаний, мотив мягко скользит с ноты на ноту, а паузы кроются за рифмами. Автор выдумал историю только двоих людей, но взывает к памяти многих.
Марциал сказал: «Вспомнить прошлое – все равно что прожить еще раз». И сочинять, и читать – значит постучаться в дверь воспоминаний, чтобы прожить еще раз.
Предисловие автора к немецкому изданию
Жил человек, которого я до сих пор помню, и есть история, которой я до сих пор не написал. Я хорошо знал этого человека, однако же не могу вспомнить, как он выглядел; помню его манеру держать сигарету в углу рта и замызганный белый халат. Его история так же ясна и правдива, как мое детство; это история жизни одного «кровяного старосты»; моя память по капле, непрерывно, но очень отрывочно рассказывает мне о нем.
Этого человека уже нет в живых, сообщил мне отец. Мой отец, бывший хирург, спросил меня по телефону, помню ли я еще операцию по коллективной сдаче крови, которую блистательно провернул этот человек. Конечно, помню.
Человек этот чем-то напоминает кровяного голову Ли из нашей книги. Конечно, его фамилия могла быть и не Ли – я ее не помню, – так даже лучше, пусть это будет любая из многочисленных китайских фамилий. Для литературы отрадно, когда качества одного человека в скрытом виде обнаруживаются у многих других; так, когда ваш Фауст принимается размышлять, нам, китайцам, нередко кажется, будто мы сами стоим перед выбором.
Этот человек постепенно завоевывал в своем мире негласный, но самоочевидный авторитет. Хотя в больнице его должность была ниже, чем у самой заурядной медсестры, он прекрасно понимал, что капля камень точит, и в глазах людей, сдававших кровь от нищеты или в силу еще более серьезных обстоятельств, он порой выглядит настоящим спасителем.
В то время во всех больницах крови было в изобилии, и он с самого начала использовал этот факт на всю катушку. Он делал так, что издалека шедшие доноры еще по дороге начинали переживать, удастся ли продать кровь, текущую в их жилах. Он очень непринужденно взращивал в них уважение к собственной персоне, уважение искреннее и непритворное. Затем он давал им понять, как велико значение подарков. Большинство этих простаков не знали ни одного иероглифа, но и они понимали, что люди не могут обойтись без общения, а надежная основа общения – подарки. Это второй язык, предпосылка которого – жертвование собой и своими интересами. Именно поэтому подарки в этом языке стали обозначать самую глубокую степень приязни, восхищения и уважения. Именно так давал он понять, что перед выходом из дома не мешает захватить с собой два кочана капусты или пару яиц и помидоров, а если придешь с пустыми руками – останешься без языка, точно глухонемой.
Несколько десятилетий не покладая рук строил он свою империю. А потом времена изменились – те, кому нужна была кровь, стали зазывать доноров, и авторитет кровяных старост сильно пошатнулся. Но все это нисколько не взволновало нашего героя: к тому времени, сплавив воедино хитрость и корысть, дальновидность и знание людей, он мог спокойно справиться с любыми трудностями. Он заметил, что в разных местностях кровь сто́ит по-разному; тогда-то и произошло событие, о котором вспоминал мой отец. В очень короткий срок этот человек организовал поход почти тысячи доноров, которые, преодолев все тяготы долгого пути, прошли пятьсот с лишним километров из Чжэцзяна в Цзянсу, прошагали насквозь больше десяти уездов и сдали кровь там, где цена, как он знал, была самой высокой. Люди, которых он привел, получили чуть больше обычного, а его собственный пухлый кошелек стал напоминать туго надутый футбольный мяч.
Не знаю уж, как он сумел заставить этих обычно столь разрозненных, незнакомых между собой людей сбиться в шумную разномастную толпу и отправиться в долгое и запутанное путешествие. Думаю, он установил среди них определенную дисциплину и догадался позаимствовать некоторые элементы военной организации: выбрал из этого разношерстного человеческого стада несколько десятков человек, наделил их ограниченной властью и поставил их управлять – угрозами или уговорами, сладкими обещаниями или отборной руганью, у кого к чему был талант – тысячью человек, самому же ему было достаточно командовать несколькими десятками.
Эта коллективная акция, должно быть, напоминала перемещение войск в военное время или разворачивающуюся у вас на глазах религиозную церемонию. Тьма народа застилала горизонт, растягиваясь по дороге длинной цепью. Как бы я хотел видеть все, происходившее в этой толпе: драки мужчин, пересуды женщин, тайные шашни между ними, внезапные болезни, валившие вдруг кого-нибудь с ног, но, конечно, и искреннюю готовность помочь, и, может быть, даже любовь… Думаю, во всем мире не нашлось бы войска разнообразнее.
Мне всегда хотелось записать эту историю. Однажды я сел за стол и понял, что пишу историю о сдаче крови, а через девять месяцев точно знал, что написал книгу «Как Сюй Саньгуань кровь продавал».
Разумеется, перед вами другая история. Ее герой – всего один из той тысячи, что водил в поход кровяной староста, а возможно, он и не участвовал в этом изнурительном походе. Я знаю, что записал лишь одну историю из множества, и не знаю, запишу ли когда-нибудь другие. На то я и писатель, чтобы не иметь над историями никакой власти; пусть я пишу их сам, но в тот самый миг, когда я ставлю последнюю точку, они перестают быть моими, они ведь просто выбирают меня как временного работника. То, что я их автор, а вы читатель, – случайность. Если вы, немецкоязычный читатель, закрыв эту книгу, обнаружите, что, когда ее герой стоял перед тем или иным выбором, вы принимались размышлять вместе с ним, значит, мы с вами оба отведали сладких яств на пиру литературы.
