— А ведь если окончить школу в четырнадцать, не нужно идти в гитлерюгенд или «Бунд дойчер мэдель». Может, поэтому твой брат так решил?
— Угу. Их таких была целая шайка, они вместе ушли из школы, вместе зависали, носили цветные рубашки, чтобы выделиться. Мама с брата чуть шкуру не спустила.
— Зависали?
— Ага, на углу нашей улицы, или где-нибудь в кафе, или в парке. По выходным они даже ходили в походы, ребята и девчонки, вместе. Кончилось все тем, что их загребло гестапо.
— Гестапо?
— Ага. Они с друзьями дрались с парнями из гитлерюгенда. Однажды… короче, гестаповцы поймали его и обрили голову.
— Что, правда? — В голосе Лизы сквозит плохо скрываемое восхищение.
От таких разговоров меня одолевает чувство вины за то, как оно обернулось для Стефана, но раз уж начал, придется рассказать до конца. Не хочу разочаровывать Лизу, у которой горят глаза.
— Его отправили в концлагерь на неделю, и вернулся он оттуда бритым наголо. Правда, Стефан лишь пуще обозлился, так что мама запретила ему встречаться с друзьями. Она долго не выпускала его из дома, а потом потребовала устроиться на работу, чтобы некогда было влипать в неприятности.
— И что, помогло? Он больше не влипает в неприятности?
Мы как раз дошли до дома. Стою и смотрю на Лизу.
— Нет. Теперь он отвечает за нас, потому что маме нездоровится.
Лиза кивает, будто катая в голове эту мысль.
— У нас тоже есть такие парни. И девчонки.
— Какие такие? — переспрашиваю, ощущая на языке последние остатки шоколадного вкуса. Нащупав скол на переднем зубе, сразу вспоминаю Вольфа и блестящий бампер его машины, летящий на меня.
— Которые влипают в неприятности. Я видела, как два парня дрались с гитлерюгендовцами, только они не первые начали, это гитлерюгендовцы на них набросились. — Она замолкает. — Эти молодчики глумились над ребятами, мол, те носят цветную одежду, потом начали обзываться и пихаться. Те вроде отбивались, но их было всего двое, и они сбежали.
Лиза качает головой, будто рассказывает о жуткой трагедии.
— Стефан больше не будет лезть в драки, — говорю я.
— А как его поймали? Кто-нибудь донес?
Пожимаю плечами.
— Вечно люди друг на друга доносят. — Лиза отщипывает крошку шоколада. — Кстати, смотри, что один из ребят уронил.
Нашарив что-то в кармане юбки, Лиза вытаскивает кулак. Пальцы разжимаются, и на ладошке лежит цветок.
Не настоящий цветок, конечно, а деревянный. Размером едва ли с ноготь мизинца. Фигурка грубая, будто ее вырезали перочинным ножиком, но черты вполне узнаваемые. Краска обтерлась, но на стебле видны остатки зеленого цвета, на лепестках — белого, а в центре — желтое пятно.
Стоит мне увидеть цветок, и желудок падает вниз, а в голове мелькают образы его собратьев.
— Сдается мне, это символ, знак. Красивый цветок, — говорит Лиза, но голос ее доносится будто издалека, с дальнего конца длинного, темного тоннеля. У меня пересохло во рту, а желудок будто стиснула невидимая рука.
Беру деревянную фигурку с Лизиной руки и кручу в дрожащих пальцах.
— Что он значит? Это вообще какой цветок?
— Да разве по нему скажешь? — пожимает плечами девочка.
— Лиза! — зовет мою подружку ее мама из открытых дверей своего дома.
— Наверное, маргаритка. — Забрав у меня фигурку, Лиза прячет ее в карман.
— Лиза!
— Надо идти, — говорит девочка. Она смотрит по сторонам, проверяя, что машин нет, а после снова поворачивается ко мне.
— Погоди, я хотел тебя спросить…
— Завтра суббота, занятий нет. Давай погуляем?
Гоню мысли о цветке, чтобы обдумать ее предложение.
— Завтра? Ну…
— Покатаемся на великах. — Лиза идет через дорогу. — Устроим пикник.
— У меня велик сломан. — Вспоминаю переднее колесо, согнувшееся восьмеркой.
— Ну починим. Вместе, — предлагает Лиза.
— Только мне сперва надо будет его забрать! — кричу ей вслед, но она уже бежит прочь, в объятия к маме.
Смотрю на их радостную встречу, а потом Лиза, обернувшись, машет мне рукой, и дверь захлопывается за ней.
Доверие
Из кухни льется мощный запах кофе.
— Я видел, как ты разговаривал с Лизой с той стороны улицы, — говорит дед, выглядывая в коридор.
— Мы с ней в магазин ходили, — говорю, снимая ботинки. — Я не…
— Знаю, не переживай. Я вас видел. Голодный?
— Не слишком. Посижу пока наверху.
— Стефан скоро вернется. — Это Ба высунулась из кухни. — Сегодня у нас колбаса с хлебом.
Улыбаюсь, делая вид, что я весь в предвкушении, а потом спешу наверх, прыгая через две ступеньки. Я и без бабушкиной подсказки знаю, что Стефан вот-вот придет домой, и мне хочется подглядеть, один он пойдет или с той девчонкой, о которой рассказывала Лиза. Стекло холодит щеку, но угол неудачный, так что я вижу лишь кусочек Эшерштрассе. Придется открыть окно.
На улице никого, если не считать скворцов, рассевшихся по крышам. Взгляд упирается в дом Лизы. Вообще-то он неотличим от других, но мне кажется особенным.
Там живет моя подруга.
Я, конечно, выставил себя придурком, когда ляпнул про полукровку и полез жать руку, но Лиза все равно поделилась со мной шоколадом и назвала меня другом.
Мальчикам не положено играть с девочками, но мне так понравилось, когда она взяла меня за руку.
Погружаюсь в мечты, как Лиза выглянет из окна и помашет мне. Из размышлений меня вырывает смех на улице. Вот он, Стефан, действительно идет с девчонкой.
Вот еще двое прохожих возвращаются с работы, но от Стефана с подружкой веет особым духом. Они бросаются в глаза, хоть на брате и нет привычной пестрой одежды.
С тех пор как мы переехали к деду с бабкой, Стефан предпочитает не выделяться, поэтому носит черные штаны и надевает под куртку обычную белую рубашку. На девчонке темная юбка и светло-бирюзовая блузка. Ростом она почти с брата, распущенные волосы развеваются на ветру.
Эта пара на других совсем не похожа. Они улыбаются, курят одну сигарету на двоих и не сводят друг с друга глаз. Они не идут, они словно плывут над улицей, будто создания иных миров.
У дверей они замирают лицом к лицу. Стефан щелчком выбрасывает окурок. Они едят друг друга глазами, будто вот-вот поцелуются. Стоят близко, насколько хватает духу. Пальцы встречаются, сперва лишь кончики пальцев, а потом Стефан держит ее за руки среди бела дня, на улице, у всех на виду. От такого зрелища у меня перехватывает дыхание.
