Я беру неопрятную полоску пластика и читаю:
Пуси бананы
Пуси кока-кола
Пуси зубочистки
Пуси с бритвенными лезвиями
Курящие пуси
— Если ты птичка, — говорю я, — то ты, наверное, кхай лонг? — Это означает «заблудившийся птенчик», но в Бангкоке так часто называют проституток.
Нок дергает головой и закрывается руками так, точно я ее ударил. Она пытается отвернуться, но я хватаю ее за тонкую руку и притягиваю к себе.
— Допивай свой виски, — говорю я.
Нок дуется, но пьет. Мы смотрим на ее подругу на сцене, чья безволосая вульва снова поворачивается к нам. Сигарета догорела как раз до выставленных напоказ половых губ. Прихлебывая пиво, я с удивлением думаю — не впервые — о том, как люди умеют самое потаенное превратить в гротеск. В последнюю секунду перед тем, как обжечься, девушка протягивает руку, вытаскивает окурок, затягивается им, вставляя его на этот раз в подходящие губы, потом швыряет его между сценой и баром и высвобождается из своей хитроумной позы. Лишь два или три человека в баре хлопают. Девушка соскакивает со сцены, на которую тут же выходит тайка постарше, тоже голая, присаживается на корточки и разворачивает веер из четырех обоюдоострых бритв.
Я поворачиваюсь к Нок.
— Извини, если я тебя обидел, — говорю я. — Ты очень хорошенькая птичка. Хочешь помочь мне развлечься сегодня ночью?
Нок вымученно улыбается.
— Я люблю делать так, чтобы тебе быть весело ночью. — Она притворно хмурится, делая вид, будто что-то вспомнила. — Но мистер Дьянг… — она кивает на тощего тайца с крашеными рыжими волосами, который стоит в тени, — он будет очень сердиться, если Нок не отработать всю смену. Ему надо заплатить, если пойду развлекать.
Я киваю и вынимаю толстую пачку батов, на которые обменял доллары в аэропорту.
— Я понял, — говорю, отслюнявливая четыре купюры по пятьсот батов… Почти восемьдесят долларов. Раньше даже барные шлюхи самого высокого класса не брали больше двух-трех сотен батов за час, но несколько лет назад все испортило правительство, выпустив купюру в пятьсот батов. Просить сдачи неудобно, вот и повелось, что теперь почти все девушки берут по пятьсот батов за работу, да еще столько же уходит на оплату их мистеров Дьянгов.
Она бросает взгляд на рыжеволосого старика, и тот едва заметно кивает. Нок улыбается мне:
— Да, у меня есть место для развлечения.
Я прячу деньги.
— Думаю, нам надо найти для забавы кого-нибудь еще, — ору я, перекрывая грохот рок-н-ролла. Краем глаза я замечаю, как женщина на сцене вставляет лезвия.
Нок корчит гримаску; разделить вечер еще с одной девушкой значит потерять в заработке.
— Шакха буэ дин, — бормочет она чуть слышно.
Я насмешливо улыбаюсь:
— Что это значит?
— Это значит, что тебе будет хорошо с Нок, которая очень тебя любит, — говорит она, снова улыбаясь.
Вообще-то фраза представляет собой сокращенное ругательство, которое в ходу в одной северной деревне и значит «твой член на земле, я раздавлю его, как змею». Улыбкой я благодарю ее за доброту.
— Разумеется, эти деньги только тебе, — говорю я, пододвигая две тысячи батов к ней поближе. — Я дам тебе еще, если мы найдем подходящую девушку.
Улыбаясь шире, Нок щурится на меня:
— У тебя на уме девушка? Кто-то, кого я знаю или кого я нахожу? Подруга, которая тоже тебя очень любит?
— Кто-то, кого я знаю, — говорю я и делаю вдох. — Ты слышала о женщине по имени Мара? Или, может быть, о ее дочери, Танхе?
Нок застывает и на мгновение действительно становится птичкой — испуганной, пойманной птичкой. Она пытается выдернуть у меня свою руку, но я держу крепко.
— На! — кричит она, как маленькая девочка. — На, на…
— У меня есть еще деньги… — начинаю я, пододвигая к ней баты.
— На! — кричит Нок со слезами на глазах.
Мистер Дьянг торопливо делает шаг вперед и кивает огромному тайцу у дверей. Двое мужчин стремительно движутся к нам сквозь толпу, как две акулы по мелководью.
Я отпускаю руку Нок, и она ускользает от меня в толпу. Я поднимаю обе руки ладонями наружу, и мистер Дьянг с вышибалой останавливаются шагах в пяти от меня. Рыжеволосый старик наклоняет голову в сторону двери, и я согласно киваю. Делаю последний большой глоток пива и ухожу. В моем списке есть и другие места. Чья-нибудь любовь к деньгам окажется сильнее страха перед Марой…
Возможно.
Двадцать два года назад Патпонг уже существовал, но для американских солдат был слишком дорог. Тайское правительство на пару с армией США слепили район красных фонарей из дешевых баров, дешевых отелей и массажных салонов на Нью-Печбери-роуд, довольно далеко от оживленного Патпонга.
Нам было насрать, куда нас отправят, лишь бы там имелись бухло, трава и девки. И они были.
Мы с Треем провели первые сорок восемь часов, шатаясь по барам и клубам. Вообще-то нам незачем было покидать наш больше похожий на ночлежку отель, чтобы найти проституток — они дюжинами ошивались в холле, — но просто сесть в лифт и поехать вниз нам казалось скучным. Все равно что стрелять в амбаре по ласточкам после того, как ослепишь их фонарем, говорил Трей. Вот мы и шлялись по Печбери-роуд.
В первые же сутки в Бангкоке я узнал, что такое безрукий бар. Еда там паршивая, выпивка дорогущая, но новизна состояла в том, что девушки кормили нас с рук и подносили к губам стаканы, и это запомнилось. Между глотками и кусочками они ворковали, подмигивали и щекотали нам бедра длинными ногтями. Трудно примирить это с тем, что всего двадцать четыре часа назад мы с ранцами на спине угрюмо топали по красным глиняным склонам лесистых холмов в долине А Шау.
Первые шесть месяцев во Вьетнаме были вообще за рамками всего, что я повидал за свое недолгое пребывание на этой планете. Даже теперь, когда за моими плечами остались более сорока лет жизни, жара, ужас и страшная усталость от войны в джунглях стоят в памяти отдельно от всего остального.
Отдельно от всего, кроме того, что произошло в Бангкоке.
В общем, сорок восемь часов подряд мы только и делали, что пьянствовали и ходили по шлюхам в районе красных фонарей. Мы с Треем заняли отдельные комнаты для того, чтобы приводить к себе девочек. В то время вечер сексуальных услуг стоил дешевле, чем упаковка холодного пива в гарнизонной лавке на авиабазе… а она стоила недорого. За одну футболку или пару джинсов, подаренных нашим малышкам, мы получали май чао, или наемных жен, на целую неделю. Они не только трахались или отсасывали нам по команде, но еще и обстирывали нас и убирали комнаты в отеле, пока мы шлялись по барам в поисках следующих девчонок.
Не забывайте, все это было в 70-х. О СПИДе тогда никто и не слышал. Понятно, вояки дали нам с собой резинки и показали с полдюжины фильмов про венерические болезни, но самым страшным, что нам угрожало тогда, была Сайгонская Роза, особо ядреная разновидность сифилиса, занесенная в страну джиаями. При всем том наши девчонки были такими юными и невинными с виду, и глупыми, как я теперь понимаю, что даже не просили нас надевать резинки. Может, забеременеть от фаранга считалось у них удачей, а может, они думали, что это чудесным образом поможет им оказаться в Штатах? Не знаю. Не спрашивал.
