— В кого же это вы влюблены? — спросил лорд Генри посленекоторого молчания.
— В одну актрису, — краснея, ответил Дориан Грей. Лорд Генрипожал плечами.
— Довольно банальное начало.
— Вы не сказали бы этого, если бы видели ее, Гарри.
— Кто же она?
— Ее зовут Сибила Вэйн.
— Никогда не слыхал о такой актрисе.
— И никто еще не слыхал. Но когда-нибудь о ней узнают все.Она гениальна.
— Мой мальчик, женщины не бывают гениями. Они — декоративныйпол. Им нечего сказать миру, но они говорят — и говорят премило. Женщина — этовоплощение торжествующей над духом материи, мужчина же олицетворяет собойторжество мысли над моралью.
— Помилуйте, Гарри!..
— Дорогой мой Дориан, верьте, это святая правда. Я изучаюженщин, как же мне не знать! И, надо сказать, не такой уж это трудный дляизучения предмет. Я пришел к выводу, что в основном женщины делятся на двекатегории: ненакрашенные и накрашенные. Первые нам очень полезны. Если хотитеприобрести репутацию почтенного человека, вам стоит только пригласить такуюженщину поужинать с вами. Женщины второй категории очаровательны. Но онисовершают одну ошибку: красятся лишь для того, чтобы казаться моложе. Нашибабушки красились, чтобы прослыть остроумными и блестящими собеседницами: в тевремена «rouge»[7] и «esprit»[8] считались неразлучными. Нынче все не так. Еслиженщина добилась того, что выглядит на десять лет моложе своей дочери, она этимвполне удовлетворяется. А остроумной беседы от них не жди. Во всем Лондоне естьтолько пять женщин, с которыми стоит поговорить, да и то двум из этих пяти неместо в приличном обществе… Ну, все-таки расскажите мне про своего гения. Давновы с ней знакомы?
— Ах, Гарри, ваши рассуждения приводят меня в ужас.
— Пустяки. Так когда же вы с ней познакомились?
— Недели три назад.
— И где?
— Сейчас расскажу. Но не вздумайте меня расхолаживать,Гарри! В сущности, не встреться я с вами, ничего не случилось бы: ведь это выразбудили во мне страстное желание узнать все о жизни. После нашей встречи уБэзила я не знал покоя, во мне трепетала каждая жилка. Шатаясь по Парку илиПикадилли, я с жадным любопытством всматривался в каждого встречного и пыталсяугадать, какую жизнь он ведет. К некоторым меня тянуло. Другие внушали мнестрах. Словно какая-то сладкая отрава была разлита в воздухе. Меня мучила жаждановых впечатлений… И вот раз вечером, часов в семь, я пошел бродить по Лондонув поисках этого нового. Я чувствовал, что в нашем сером огромном городе смириадами жителей, мерзкими грешниками и пленительными пороками — так выописывали мне его — припасено кое-что и для меня. Я рисовал себе тысячу вещей…Даже ожидающие меня опасности я предвкушал с восторгом. Я вспоминал ваши слова,сказанные в тот чудесный вечер, когда мы в первый раз обедали вместе:«Подлинный секрет счастья в искании красоты». Сам не зная, чего жду, я вышел издому и зашагал по направлению к Ист-Энду. Скоро я заблудился в лабиринтегрязных улиц и унылых бульваров без зелени. Около половины девятого я проходилмимо какого-то жалкого театрика с большими газовыми рожками и кричащими афишамиу входа. Препротивный еврей в уморительной жилетке, какой я в жизни не видывал,стоял у входа и курил дрянную сигару. Волосы у него были сальные, завитые, а нагрязной манишке сверкал громадный бриллиант. «Не угодно ли ложу, милорд?» —предложил он, увидев меня, и с подчеркнутой любезностью снял шляпу. Этот уродпоказался мне занятным. Вы, конечно, посмеетесь надо мной — но представьте,Гарри, я вошел и заплатил целую гинею за ложу у сцены. До сих пор не понимаю,как это вышло. А ведь не сделай я этого, — ах, дорогой мой Гарри, не сделай яэтого, я пропустил бы прекраснейший роман моей жизни!.. Вы смеетесь? Честноеслово, это возмутительно!
— Я не смеюсь, Дориан. Во всяком случае, смеюсь не над вами.Но не надо говорить, что это прекраснейший роман вашей жизни. Скажите лучше:«первый». В вас всегда будут влюбляться, и вы всегда будете влюблены в любовь.Grande passion[9] — привилегия людей, которые проводят жизнь в праздности. Этоединственное, на что способны нетрудящиеся классы. Не бойтесь, у вас впередимного чудесных переживаний. Это только начало.
— Так вы меня считаете настолько поверхностным человеком? —воскликнул Дориан Грей.
— Наоборот, глубоко чувствующим.
— Как так?
— Мой мальчик, поверхностными людьми я считаю как раз тех,кто любит только раз в жизни. Их так называемая верность, постоянство — лишьлетаргия привычки или отсутствие воображения. Верность в любви, как ипоследовательность и неизменность мыслей, — это попросту доказательствобессилия… Верность! Когда-нибудь я займусь анализом этого чувства. В нем —жадность собственника. Многое мы охотно бросили бы, если бы не боязнь, чтокто-нибудь другой это подберет… Но не буду больше перебивать вас. Рассказывайтедальше.
— Так вот — я очутился в скверной, тесной ложе у сцены, иперед глазами у меня был аляповато размалеванный занавес. Я стал осматриватьзал. Он был отделан с мишурной роскошью, везде — купидоны и рога изобилия, какна дешевом свадебном торте. Галерея и задние ряды были переполнены, а первыеряды обтрепанных кресел пустовали, да и на тех местах, что здесь, кажется,называют балконом, не видно было ни души. Между рядами ходили продавцыимбирного пива и апельсинов, и все зрители ожесточенно щелкали орехи.
— Точь-в-точь как в славные дни расцвета британской драмы!
— Да, наверное. Обстановка эта действовала угнетающе. И яуже подумывал, как бы мне выбраться оттуда, но тут взгляд мой упал на афишу.Как вы думаете, Гарри, что за пьеса шла в тот вечер?
— Ну что-нибудь вроде «Идиот» или «Немой невиновен». Дедынаши любили такие пьесы. Чем дольше я живу на свете, Дориан, тем яснее вижу:то, чем удовлетворялись наши деды, для нас уже не годится. В искусстве, как и вполитике, les grand-peres ont toujours tort.[10]
