— Да, сорок человек в сорока креслах. Таким образом мыготовимся стать Английской академией литературы.
Лорд Генри расхохотался.
— Ну а я пойду в Парк, — сказал он, вставая. У двери ДорианГрей дотронулся до его руки.
— Мне больше хочется побыть с вами. Да, да, мне непременнонадо пойти с вами. Можно? И вы обещаете все время говорить со мной? Никто неговорит так интересно, как вы.
— Ох, я сегодня уже достаточно наговорил! — с улыбкой возразиллорд Генри. — Теперь мне хочется только наблюдать жизнь. Пойдемте и будемнаблюдать вместе, если хотите.
Глава 4
Однажды днем, месяц спустя, Дориан Грей, расположившись вудобном кресле, сидел в небольшой библиотеке лорда Генри, в его доме на Мэйфер.Это была красивая комната, с высокими дубовыми оливково-зелеными панелями,желтоватым фризом и лепным потолком. По кирпично-красному сукну, покрывавшемупол, разбросаны были шелковые персидские коврики с длинной бахромой. На столикекрасного дерева стояла статуэтка Клордиона, а рядом лежал экземпляр «Les CentNouvelles»[6] в переплете работы Кловиса Эв. Книга принадлежала некогдаМаргарите Валуа, и переплет ее был усеян золотыми маргаритками — этот цветоккоролева избрала своей эмблемой. На камине красовались пестрые тюльпаны вбольших голубых вазах китайского фарфора. В окна с частым свинцовым переплетомвливался абрикосовый свет летнего лондонского дня.
Лорд Генри еще не вернулся. Он поставил себе за правиловсегда опаздывать, считая, что пунктуальность — вор времени. И Дориан,недовольно хмурясь, рассеянно перелистывал превосходно иллюстрированное издание«Манон Леско», найденное им в одном из книжных шкафов. Размеренно тикали часы встиле Людовика Четырнадцатого, и даже это раздражало Дориана. Он уже несколькораз порывался уйти, не дождавшись хозяина.
Наконец за дверью послышались шаги, и она отворилась.
— Как вы поздно, Гарри! — буркнул Дориан.
— К сожалению, это не Гарри, мистер Грей, — отозвалсявысокий и резкий голос.
Дориан поспешно обернулся и вскочил.
— Простите! Я думал…
— Вы думали, что это мой муж. А это только его жена, —разрешите представиться. Вас я уже очень хорошо знаю по фотографиям. У моегосупруга их, если не ошибаюсь, семнадцать штук.
— Будто уж семнадцать, леди Генри?
— Ну, не семнадцать, так восемнадцать. И потом я недавновидела вас с ним в опере.
Говоря это, она как-то беспокойно посмеивалась и внимательносмотрела на Дориана своими бегающими, голубыми, как незабудки, глазами. Всетуалеты этой странной женщины имели такой вид, как будто они были задуманы вприпадке безумия и надеты в бурю. Леди Уоттон всегда была в кого-нибудьвлюблена — и всегда безнадежно, так что она сохранила все свои иллюзии. Онастаралась быть эффектной, но выглядела только неряшливой. Звали ее Викторией, иона до страсти любила ходить в церковь — это превратилось у нее в манию.
— Вероятно, на «Лоэнгрине», леди Генри?
— Да, на моем любимом «Лоэнгрине». Музыку Вагнера япредпочитаю всякой другой. Она такая шумная, под нее можно болтать в театревесь вечер, не боясь, что тебя услышат посторонние. Это очень удобно, не такли, мистер Грей?
Тот же беспокойный и отрывистый смешок сорвался с ее узкихгуб, и она принялась вертеть в руках длинный черепаховый нож для разрезаниябумаги.
Дориан с улыбкой покачал головой.
— Извините, не могу с вами согласиться, леди Генри. Я всегдаслушаю музыку внимательно и не болтаю, если она хороша. Ну а скверную музыку,конечно, следует заглушать разговорами.
— Ага, это мнение Гарри, не так ли, мистер Грей? Я постояннослышу мнения Гарри от его друзей. Только таким путем я их и узнаю. Ну а музыка…Вы не подумайте, что я ее не люблю. Хорошую музыку я обожаю, но боюсь ее — онанастраивает меня чересчур романтично. Пианистов я прямо-таки боготворю, иногдавлюбляюсь даже в двух разом — так уверяет Гарри. Не знаю, что в них так меняпривлекает… Может быть, то, что они иностранцы? Ведь они, кажется, всеиностранцы? Даже те, что родились в Англии, со временем становятсяиностранцами, не правда ли? Это очень разумно с их стороны и создает хорошуюрепутацию их искусству, делает его космополитичным. Не так ли, мистер Грей?..Вы, кажется, не были еще ни на одном из моих вечеров? Приходите непременно.Орхидей я не заказываю, это мне не по средствам, но на иностранцев денег нежалею — они придают гостиной такой живописный вид! Ага! Вот и Гарри! Гарри, язашла, чтобы спросить у тебя кое-что, — не помню, что именно, и застала здесьмистера Грея. Мы с ним очень интересно поговорили о музыке. И совершенносошлись во мнениях… впрочем, нет — кажется, совершенно разошлись. Но он такойприятный собеседник, и я очень рада, что познакомилась с ним.
— Я тоже очень рад, дорогая, очень рад, — сказал лорд Генри,поднимая томные изогнутые брови и с веселой улыбкой глядя то на жену, то наДориана. — Извините, что заставил вас ждать, Дориан. Я ходил на Уордор-стрит,где присмотрел кусок старинной парчи, и пришлось торговаться за нее добрых двачаса. В наше время люди всему знают цену, но понятия не имеют о подлиннойценности.
— Как ни жаль, мне придется вас покинуть! — объявила ледиГенри, прерывая наступившее неловкое молчание, и засмеялась как всегда,неожиданно и некстати. Я обещала герцогине поехать с ней кататься. До свиданья,мистер Грей! До свиданья, Гарри. Ты, вероятно, обедаешь сегодня в гостях? Ятоже. Может быть, встретимся у леди Торнбэри?
— Очень возможно, дорогая, — ответил лорд Генри, закрывая заней дверь. Когда его супруга, напоминая райскую птицу, которая целую ночьпробыла под дождем, выпорхнула из комнаты, оставив после себя легкий запахжасмина, он закурил папиросу и развалился на диване.
— Ни за что не женитесь на женщине с волосами соломенногоцвета, — сказал он после нескольких затяжек.
— Почему, Гарри?
— Они ужасно сентиментальны.
— А я люблю сентиментальных людей.
— Да и вообще лучше не женитесь, Дориан. Мужчины женятся отусталости, женщины выходят замуж из любопытства. И тем и другим брак приноситразочарование.
— Вряд ли я когда-нибудь женюсь, Гарри. Я слишком влюблен.Это тоже один из ваших афоризмов. Я его претворю в жизнь, как и все, что выпроповедуете.
