— Несомненно, — согласился лорд Генри. — Ведь это — проблемарабства, и мы пытаемся разрешить ее, увеселяя рабов. Старый политиканпристально посмотрел на него.
— А что же вы предлагаете взамен? — спросил он. Лорд Генрирассмеялся.
— Я ничего не желал бы менять в Англии, кроме погоды, ивполне довольствуюсь философским созерцанием. Но девятнадцатый век пришел кбанкротству из-за того, что слишком щедро расточал сострадание. И потому, мнекажется, наставить людей на путь истинный может только Наука. Эмоции хорошитем, что уводят нас с этого пути, а Наука — тем, что она не знает эмоций.
— Но ведь на нас лежит такая ответственность! — робковмешалась миссис Ванделер.
— Громадная ответственность! — поддержала ее леди Агата.Лорд Генри через стол переглянулся с мистером Эрскином.
— Человечество преувеличивает свою роль на земле. Это — егопервородный грех. Если бы пещерные люди умели смеяться, история пошла бы подругому пути.
— Вы меня очень утешили, — проворковала герцогиня. — До сихпор, когда я бывала у вашей милой тетушки, мне всегда становилось совестно, чтоя не интересуюсь Ист-Эндом. Теперь я буду смотреть ей в глаза, не краснея.
— Но румянец женщине очень к лицу, герцогиня, — заметил лордГенри.
— Только в молодости, — возразила она. — А когда краснееттакая старуха, как я, это очень дурной признак. Ах, лорд Генри, хоть бы вы мнепосоветовали, как снова стать молодой!
Лорд Генри подумал с минуту.
— Можете вы, герцогиня, припомнить какую-нибудь большуюошибку вашей молодости? — спросил он, наклонясь к ней через стол.
— Увы, и не одну!
— Тогда совершите их все снова, — сказал он серьезно. Чтобывернуть молодость, стоит только повторить все ее безумства.
— Замечательная теория! — восхитилась герцогиня. —Непременно проверю ее на практике.
— Теория опасная! — процедил сэр Томас сквозь плотно сжатыегубы. А леди Агата покачала головой, но невольно засмеялась. Мистер Эрскинслушал молча.
— Да, — продолжал лорд Генри. — Это одна из великих тайнжизни. В наши дни большинство людей умирает от ползучей формы рабскогоблагоразумия, и все слишком поздно спохватываются, что единственное, о чемникогда не пожалеешь, это наши ошибки и заблуждения.
За столом грянул дружный смех.
А лорд Генри стал своенравно играть этой мыслью, давая волюфантазии: он жонглировал ею, преображал ее, то отбрасывал, то подхватывалснова; заставлял ее искриться, украшая радужными блестками своего воображения,окрылял парадоксами. Этот гимн безумствам воспарил до высот философии, аФилософия обрела юность и, увлеченная дикой музыкой Наслаждения, как вакханка взалитом вином наряде и венке из плюща, понеслась в исступленной пляске похолмам жизни, насмехаясь над трезвостью медлительного Силена. Факты уступали ейдорогу, разлетались, как испуганные лесные духи. Ее обнаженные ноги попиралигигантский камень давильни, на котором восседает мудрый Омар, и журчащий соквинограда вскипал вокруг этих белых ног волнами пурпуровых брызг, растекаясьзатем красной пеной по отлогим черным стенкам чана.
То была блестящая и оригинальная импровизация. Лорд Генричувствовал, что Дориан Грей не сводит с него глаз, и сознание, что средислушателей есть человек, которого ему хочется пленить, оттачивало егоостроумие, придавало красочность речам. То, что он говорил, было увлекательно,безответственно, противоречило логике и разуму. Слушатели смеялись, но былиневольно очарованы и покорно следовали за полетом его фантазии, как дети — залегендарным дудочником. Дориан Грей смотрел ему в лицо не отрываясь, какзавороженный, и по губам его то и дело пробегала улыбка, а в потемневших глазахвосхищение сменялось задумчивостью.
Наконец, Действительность в костюме нашего века вступила вкомнату в образе слуги, доложившего герцогине, что экипаж ее подан. Герцогиня вшутливом отчаянии заломила руки.
— Экая досада! Приходится уезжать. Я должна заехать в клубза мужем и отвезти его на какое-то глупейшее собрание, на котором он будетпредседательствовать. Если опоздаю, он обязательно рассердится, а я стараюсьизбегать сцен, когда на мне эта шляпка: она чересчур воздушна, одно резкоеслово может ее погубить. Нет, нет, не удерживайте меня, милая Агата. Досвидания, лорд Генри! Вы — прелесть, но настоящий демон-искуситель. Яположительно не знаю, что думать о ваших теориях. Непременно приезжайте к намобедать. Ну, скажем, во вторник. Во вторник вы никуда не приглашены?
— Для вас, герцогиня, я готов изменить всем, — сказал споклоном лорд Генри.
— О, это очень мило с вашей стороны, но и очень дурно, —воскликнула почтенная дама. — Так помните же, мы вас ждем. — И она величавовыплыла из комнаты, а за ней — леди Агата и другие дамы.
Когда лорд Генри снова сел на свое место, мистер Эрскин,усевшись рядом, положил ему руку на плечо.
— Ваши речи интереснее всяких книг, — начал он. — Почему выне напишете что-нибудь?
— Я слишком люблю читать книги, мистер Эрскин, и потому непишу их. Конечно, хорошо бы написать роман, роман чудесный, как персидскийковер, и столь же фантастический. Но у нас в Англии читают только газеты,энциклопедические словари да учебники. Англичане меньше всех народов мирапонимают красоты литературы.
— Боюсь, что вы правы, — отозвался мистер Эрскин. — Я самкогда-то мечтал стать писателем, но давно отказался от этой мысли… Теперь, моймолодой друг, — если позволите вас так называть, — я хочу задать вам одинвопрос: вы действительно верите во все то, что говорили за завтраком?
— А я уже совершенно не помню, что говорил. — Лорд Генриулыбнулся. — Какую-нибудь ересь?
— Да, безусловно. На мой взгляд, вы — человек чрезвычайноопасный, и если с нашей милой герцогиней что-нибудь стрясется, все мы будемсчитать вас главным виновником… Я хотел бы побеседовать с вами о жизни. Людимоего поколения прожили жизнь скучно. Как-нибудь, когда Лондон вам надоест,приезжайте ко мне в Тредли. Там вы изложите мне свою философию наслаждения застаканом чудесного бургундского, которое у меня, к счастью, еще сохранилось.
— С большим удовольствием. Сочту за счастье побывать вТредли, где такой радушный хозяин и такая замечательная библиотека.
— Вы ее украсите своим присутствием, — отозвался старыйджентльмен с учтивым поклоном. — Ну а теперь пойду прощусь с вашей добрейшейтетушкой. Мне пора в Атенеум. В этот час мы обычно дремлем там.
— В полном составе, мистер Эрскин?
