не Андрей Викторович?
— Что такое?
Анна Петровна строго и пристально посмотрела на девушку.
— Повторите, что вы сказали?
— Зачем же?
— Я не дослышала.
— И хорошо. Ganz gut. Я — непроизвольно.
Яхонтова вдруг поднялась с дивана и с какой яростью обратилась к девице Штек:
— Полно дурить! Я вам запрещаю говорить об Андрее Викторовиче, слышите ли, запрещаю.
Ревекка слегка побледнела, но, оправившись, сказала, как и прежде, со странною болтливостью:
— Хорошо, я не буду о нем говорить. Я не знала, что вас это так рассердит. Только неудобно, что вы мне говорите «запрещаю», вы мне не мать, не тетя, я вам не служанка и не виновата, что г<осподин> Стремин любит не вас. Я бы очень хотела, чтобы это было так, как вы желаете, но ничего не могу поделать. А это было бы куда спокойнее нам всем.
Анна Петровна несколько секунд, не садясь, смотрела молча на говорившую, словно не понимая ее слов, наконец чуть слышно произнесла:
— Подлая!
Очевидно, это донеслось до слуха Ревекки и странно ее обрадовало. Быстро и ласково пересев на диван, рядом с Яхонтовой, она взяла ту за руку и почти насильно опустила обратно на подушки. Глаза ее весело и зло блестели, но голос звучал по-прежнему чисто и простодушно.
— Вы любите Достоевского, не правда ли? Я так рада, потому что сама его обожаю! И вы так похожи на его героинь, на разных генеральских и губернаторских дочек!.. Напрасно вы на меня гневаетесь: я не ищу вам зла.
Она не выпускала руки Анны Петровны, то слегка подымая ее, то снова опуская себе на колени. Яхонтова, казалось, начала серьезно бояться. Несколько раз она пыталась освободить свою руку, но Ревекка держала крепко. Наконец гостья будто сломилась и заговорила без напряженности, просто и горестно:
— Что вы со мной делаете? Я вас умоляю сказать: безумны ли вы или надо издеваетесь? Может быть, я сама сошла с ума или вижу сон? Скажите, любит ли вас Стремин и что вы сделали, чтобы так привязать его к себе? Видите, я совершенно откровенна с вами. Будьте и вы со мною такою же! Вы добрая девушка, иначе к вам не стал бы так хорошо относиться Павел Михайлович. Конечно, вы со странностями, но вы добрая, я это вижу, и вы скажете мне, разрешите мое сомненье. Я ведь за этим и приехала сюда, чтобы видеть вас, спросить…
— Я это знаю.
— Простите, может быть, я сказала что-нибудь лишнее: я ведь нервна, вы сами понимаете. Но вы не обращайте внимания и скажите: любит ли меня Андрей Викторович?
— Разве вы сами этого не знаете?
— Нет.
— И знать очень хотите?
— Очень, очень! Больше всего на свете! — воскликнула Анна Петровна, пристально глядя на Ревекку. Та отвела свои глаза, усмехнулась слегка и, проворно встав, сказала:
— Подождите немного: через минуту я вернусь и дам вам ответ!
Яхонтова так и осталась сидеть, не спуская глаз с дверей, за которыми скрылась хозяйка. Молчал и Травин. В двери не стучали, они прямо отворились, и девица Штек ввела за руку Стремина.
— Вот кто может ответить вам на ваш вопрос.
Анна Петровна вскочила, возмущенная:
— Что это, Павел Михайлович? Я попала в ловушку? Откуда взялся Андрей Викторович? Неужели он слышал весь наш разговор?
Андрей Викторович, очевидно, также не был предупрежден, что здесь находятся гости; он смутился и неловко раскланивался. Ревекка, введя офицера, тотчас села опять на диван рядом с Яхонтовой, улыбаясь и, видимо, очень довольная. Анна Петровна опять села, нахмурившись и сжав губы; она подняла было руку, будто для того, чтобы закрыться вуалью, но снова ее опустила. Обе девушки внимательно смотрели на Стремина, и Павлу Михайловичу пришло в голову, как они не похожи друг на друга, хотя он не знал, зачем было бы необходимо подобное сродство.
Вдруг Ревекка, порыжев от румянца, обратилась прямо к стоявшему у косяка Андрею Викторовичу:
— Андрей Викторович, скажите по совести, любите ли вы Анну Петровну Яхонтову? — ну, вы понимаете, про какую любовь я говорю.
Все вздрогнули, как от пушечного выстрела. Стремин побледнел ужасно, у него так затрясся подбородок, что он принужден был сдержать его рукою. Шпоры тихонько бряцали, хотя ногами он не шевелил. Одна Ревекка сохраняла спокойствие и даже известную веселость. Все также глядя на Стремина, она продолжала:
— Вы видите, как все взволнованы, как расстроена Анна Петровна. Не медлите ответом.
— Я не знаю, право… это все так неожиданно, — бормотал молодой человек.
— Фуй, как нехорошо отвиливать! Ну, я переменю вопрос: кого из нас двоих вы любите по-настоящему, меня или ее? На выбор! — и девушка даже указала рукой на соседку.
Анна Петровна опять вскочила и прокричала:
— Стремин, я вам запрещаю отвечать. Если вы человек благородный, если вы меня уважаете, вы промолчите. Не участвуйте в этой недостойной и подстроенной комедии!..
— Чудачка! — тихонько сказала Ревекка, пожав плечами.
— Анна Петровна! — начал было очень громко офицер, но Яхонтова вдруг закрыла лицо обеими руками и зарыдала. Молодые люди бросились за водой, а Ревекка сидела, с упрямством смотря вниз, и заплетала скатертную бахрому в косички.
— Проводите меня! — обратилась Анна Петровна к Стремину, когда припадок слез прошел, и, простившись с Павлом Михайловичем, вышла в сопровождении офицера.
Глава 8
Ревекка все сидела, заплетая косички на скатерти. Травину казалось, что совершилось что-то непоправимое и что он чуть как-то виноват. Он молча мазал масло на хлеб и ел кусок за куском, будто собираясь доесть все, что осталось. В комнате становилось темновато.
— Андрей Викторович вернется сюда сегодня?
— Не знаю, он ничего не говорил.
— Ничего не вышло из сегодняшнего вечера.
— Да ничего и не могло выйти!
— Отчасти вы сами виноваты, Ревекка Семеновна, взяли такой странный тон…
Ревекка придвинула к Травину тарелочку с печеньем и себе налила чашку. Помолчав, она вдруг ответила, хотя Павел Михайлович сам почти позабыл про свои слова.
— Вы говорите, странный тон? По-моему, у меня нет никакого тона. Всех это удивляет, вот и вас удивило. Я думала, что вы вообще не удивляетесь. От скромности не удивляетесь. Кажется, считается неприличным говорить о самой себе, но уже подошел такой час откровений. Я не люблю сумерек, но в сумерки обыкновенно делают признания, особенно меланхолические люди. Я сама себя не знаю. Понравится мне герой или героиня в каком-нибудь романе Марлита, или Жан-Пауля[8], или Достоевского, — и мне приятно им подражать. И жить легче, и вроде игры какой-то. Конечно, и по выбору можно было бы судить,
