лукаво спросила:
— Как это понять? Как приглашение уйти или наоборот?
— Я бы попросил вас остаться.
Девушка рассмеялась, но не очень весело.
— Давно бы так! А то все ходите кругом да около. Я охотно исполню ваше желание, тем более что сама жду гостя, Андрея Викторовича Стремина.
Травин опять хотел выйти, и снова его вернула Ревекка.
— Я, собственно, не понимаю, почему мое присутствие необходимо при посещении г<оспо>жи Яхонтовой. Или вы хотите нам сделать очную ставку?
— Анна Петровна, действительно, хотела вас видеть.
— Вот как. Недостает еще, чтобы я привела с собою Стремина. Получилось бы вроде пятого акта какой-нибудь пьесы — встреча всех героев.
— Но без убийства и смерти.
— Кто знает?
Возражение звучало странно серьезно. Чтобы стряхнуть неприятное впечатление, Травин вымолвил шутливо:
— Зачем такие романтические предположения? А еще вы, Ревекка Семеновна, говорили, что в хорошем настроении сегодня.
— Настроение приходит и уходит. Что мы можем?
— Теперь прошло?
— Да. Я очень устала.
— Вы часто устаете.
— Разве? По-моему, не очень часто. Впрочем, самой судить трудно.
— Но вы все-таки повидаетесь с Яхонтовой?
— Да. Я сказала уже, что повидаюсь и даже, если хотите, приведу Стремина.
— Не знаю, зачем это нужно.
— Может быть, и понадобится.
Ревекка перестала говорить, но не принялась за шитье, а сидела, опустив руки и бесцельно глядя в голубое окно. Действительно, лицо ее выражало усталость и болезненную сонливость. Травин вышел на цыпочках, как от больной.
Анна Петровна явилась с таинственностью и тревогою. Густой вуаль придавал ей старомодный вид, и волновалась она, словно пришла тайком от мужа на свиданье. Но известная суетливость мешала полной романтичности. Притом оба: и она, и Травин — вели какую-то игру, притворяясь хозяином и гостьей. Положим, Яхонтова в первый раз была в комнате Павла Михайловича, но как-то дико все-таки было с ее стороны так интересоваться обстановкою скромного помещения, а Травин с такою готовностью давал пустяшные объяснения. Он даже предложил ей чаю и стал развертывать стоявшие на подоконнике печенья и сласти. Почему-то Анна Петровна вообразила, что чай принесет Ревекка, и, когда горничная ушла, спросила шепотом:
— Это ваша горничная?
— Конечно, а то кто же? — удивился Павел; но, взглянув на переконфузившуюся гостью, понял ее предположение, и ему сразу стало неловко и стыдно. Чтобы загладить, Яхонтова стала весело хвалить его хозяйственность, угощенье. Травин молча смотрел на нее. Поймав этот взгляд, Анна Петровна снова смутилась и неловко проговорила:
— Что же, она придет? Выйдет довольно глупо, если я приехала только для того, чтобы выпить у вас чая.
— Конечно, это не очень мне лестно, то, что вы говорите, но я понимаю ваше волнение. Ревекка Семеновна обещала прийти и, вероятно, придет.
— Разве вы говорили ей?
— Да.
— Какая неосторожность! Я же вас просила не подчеркивать.
— Так вышло.
— В сущности, конечно, все равно, но лучше бы более просто сделать.
В двери постучались. Анна Петровна снова заволновалась:
— Боже мой, может быть, это она, а я ничего не помню, все перезабыла, даже не посоветовалась с вами!..
Она зачем-то открыла и закрыла сумочку, вынула платок, опять его спрятала, опустила вуаль и затихла.
— Нельзя же так волноваться! — шепнул ей Травин и добавил громко: — Войдите!
Он сам почти не узнал вошедшей. Скромно и лукаво потупясь, в переднике, с тарелкой в одной руке и сухарницей в другой, вошла девица Штек, сделала книксен гостье, поставила домашнее сладкое печенье двух сортов на стол и, сказав: «На здоровье любезной гостье», — сделала движенье уйти. Даже волосы заплела на две косы.
— Постойте немного, Ревекка Семеновна, посидите с нами. Выпейте чаю, будьте гостьей. Только напрасно вы меня так балуете, печенье принесли.
— На здоровье, оно еще теплое.
Ревекка снова быстро присела.
— Позвольте вас познакомить: Ревекка Семеновна Штек, Анна Петровна Яхонтова.
Ревекка быстро вытерла руку передником, будто она была у нее еще запачкана в муке или сахарной ванильной пудре, и протянула ее Анне Петровне, которая даже не привстала с дивана. Яхонтова смотрела с удивлением, почти с негодованием на эту процедуру, но пожала протянутую руку и что-то пробормотала. Ревекка села на кончик стула и начала болтливо угощать принесенным печеньем. Даже Травин несколько раз тревожно взглядывал на девицу Штек, но та, казалось, ничего не замечала и продолжала безоблачно лепетать всякий вздор. Наконец гостья довольно мрачно заметила:
— У вас очень сухая, кажется, квартира.
Ревекка обрадовалась.
— Сухая, очень сухая — даже мебель трескается. Онкель любит, когда сухо. Всякий любит, когда сухо. Он старый, очень старый человек, онкель. Его фамилия Сименс. Есть много людей, которым фамилия Сименс. Это очень обыкновенно. Мы — мещане. Что же скрывать? Не правда ли? Смешно, если бы мы держали себя, как бароны, — тогда незачем комнаты сдавать. Ваш знакомый, г<осподин> Травин, — очень спокойный господин. У нас все жильцы спокойные. И офицер был спокойный. Только г<осподин> Стремин и ходил к нему в гости. Раньше онкель разводил кенареек, но они подохли. Оклеили стены зелеными обоями, было очень красиво, как ломберный стол, но птицы-дурачки думали, что лес, бились-бились и околели. Сименс закопал их всех на Суворовском проспекте утром. Его чуть не арестовали, думали — бомба. Они были в сигарном ящике, восемь штук, попарно, четыре пары, самец и самочка, самец и самочка. Была пятая самочка, но самцы дрались, а ее кошка съела. Она была ручная (птичка) и умела сидеть у онкеля на плече, когда он играл. Я ее не любила, потому что завидовала онкелю, а потом ее кошка съела, и я себя корила. Г<осподин> Стремин жалел, что не повесил кошки. Я ему рассказывала и плакала.
Яхонтова зло и громко рассмеялась. Ревекка вдруг остановилась, как идиотка. Во время ее болтовни на Травина напал ужас и он серьезно начал думать, не сошла ли она с ума. Очевидно, что и сама она волновалась, потому что все чаще и чаще пролетали в глазах ее морковные живчики. Анна Петровна, просмеявшись без стесненья, сказала презрительно и ласково:
— Спасибо, душенька, вы очень добры и милы, я думала, вы совсем другая.
— Все думают, что я совсем другая. А я — я, больше ничего. Чего им надо? Г<осподин> Стремин.
— Что Стремин?
— Ах, он такой веселый, такой веселый, все танцует в два па — извращенье! Я в три, а он в два, в пять па.
Анна Петровна, вспыхнув, воскликнула:
— Ну, это вы, милочка, простите, просто врете! Никогда Андрей Викторович не танцует вальса ни в два, ни в три па.
— Значит, это был другой.
— Вероятно, это был другой.
— А разве в вас влюблен
