жизни Баха и под руководством Иоганна Августа Эрнести получил основательные знания по языкам и литературе Древней Греции и Рима. Приехав в Париж в 1749 году, он выучил французский язык с немецкой основательностью и вскоре писал статьи для Le Mercure. В 1750 году он стал личным секретарем графа фон Фризена. Любовь к музыке привязала его к Руссо, а более глубокий голод привел его к ногам мадемуазель Фель, певицы из оперы. Когда она предпочла М. Каюзака, Гримм, по словам Руссо,
Он принимал это так близко к сердцу, что внешние проявления его болезни стали трагическими… Он проводил дни и ночи в постоянной летаргии. Он лежал с открытыми глазами… не разговаривая, не принимая пищу и не шевелясь… Мы с аббатом Рейналем присматривали за ним; аббат, более крепкий, чем я, и более здоровый, чем я, — ночью, а я — днем, причем оба никогда не отсутствовали одновременно».141
Фон Фризен вызвал врача, который отказался прописать что-либо, кроме времени. «В конце концов, однажды утром Гримм встал, оделся и вернулся к своему обычному образу жизни, не упоминая ни тогда, ни позже… об этой нерегулярной вялости».142
Руссо познакомил Гримма с Дидро, и все трое мечтали вместе отправиться в Италию. Гримм с жадностью впитывал поток идей, изливавшихся из рога изобилия ума Дидро; он выучил язык непочтительных философов, написал агностический «Катехизис для детей» и посоветовал фон Фризену взять сразу трех любовниц «в память о Святой Троице».143 Руссо раздражала растущая близость между Гриммом, которого Сент-Бёв называл «самым французским из немцев», и Дидро, «самым немецким из французов».144 «Гримм, — жаловался Жан-Жак, — вы пренебрегаете мной, и я вам это прощаю». Гримм поверил ему на слово. «Он сказал, что я прав… и отбросил всякую сдержанность; так что я больше не видел его, кроме как в компании наших общих друзей».145
В 1747 году аббат Рейналь начал рассылать французским и иностранным подписчикам раз в две недели бюллетень «Nouvelles littéraires», в котором сообщалось о событиях во французском мире литературы, науки, философии и искусства. В 1753 году он передал это предприятие Гримму, который, при содействии Дидро и других авторов, продолжал его до 1790 года. При Гримме у писем появилось много именитых подписчиков, в том числе королева Швеции Луиза Ульрика, бывший король Польши Станислас Лещинский, Екатерина II, принцесса Саксен-Готская, принц и принцесса Гессен-Дармштадтские, герцогиня Саксен-Кобургская, великий герцог Тосканский, герцог Карл Август Саксен-Веймарский. Фридрих Великий некоторое время сдерживался, имея несколько корреспондентов во Франции; в конце концов он согласился получать письма, но так и не заплатил. В первом номере журнала «Гримм» (май 1753 года) было объявлено о его плане:
В предлагаемых нам листах мы не будем тратить время на брошюры, которыми ежедневно завален Париж;… скорее мы постараемся дать точный отчет, логический анализ (critique raisonnée) книг, которые заслуживают внимания публики. Драма, составляющая столь блестящую часть французской литературы, займет значительное место в нашем отчете. В общем, мы не позволим упустить ничего, что достойно любопытства других народов.146
Эта знаменитая «Литературная переписка» сегодня является главным и ценным свидетельством интеллектуальной истории Франции второй половины XVIII века. Гримм мог быть откровенным в своих критических замечаниях, поскольку они не были известны ни французской публике, ни автору, о котором шла речь. Как правило, он был справедлив, за исключением более позднего случая с Руссо. Он высказал много разумных суждений, но ошибочно оценил «Кандида» как «неспособного выдержать серьезную критику»; это, однако, не было предрассудком, поскольку он описал Вольтера как «самого увлекательного, самого приятного и самого знаменитого человека в Европе».147 Вольтер ответил на комплимент в своей дерзкой манере: «О чем думает этот богемец, если у него больше остроумия, чем у нас?»148 Именно «Переписка» Гримма, как никакие другие произведения, кроме сочинений Вольтера, распространила по Европе идеи французского Просвещения. Однако он сомневался в философах и их вере в прогресс. «Мир, — говорил он, — состоит из одних только злоупотреблений, которые никто, кроме безумца, не попытается исправить».149 А в 1757 году он писал:
Мне кажется, что восемнадцатое столетие превзошло все другие по хвалебным отзывам, которые оно осыпало в свой адрес….. Еще немного, и лучшие умы убедят себя в том, что мягкая и мирная империя философии вот-вот сменит долгие бури неразумия и навсегда утвердит покой, спокойствие и счастье человечества… Но, к несчастью, у истинного философа есть менее утешительные, но более точные представления….. Я далек от мысли, что мы приближаемся к веку разума, и мне не хватает совсем немного, чтобы поверить в то, что Европе угрожает какая-то роковая революция».150
Здесь мы улавливаем намек на гордость и тщеславие, которые иногда раздражали друзей Гримма. Более галльский, чем галлы, он часами ухаживал за собой, пудрил лицо и волосы и так обрызгивал себя духами, что его прозвали «мускусным медведем».151 Его корреспонденция показывает, как он рассыпает комплименты с нетерпением. Фридрих Великий поставил условием подписки на письма, что Гримм должен «избавить меня от своих комплиментов».152 Такая лесть, конечно, была частью эпистолярного стиля Старого режима.
Гримм, обычно холодный и расчетливый, привлек внимание Парижа тем, что едва не погиб за мадемуазель Фель и сразился на дуэли за мадам д'Эпинэ. Луиза-Флоранс Тардье д'Эсклавель была дочерью валансьеннского барона, погибшего на службе у короля в 1737 году. Восемь лет спустя Луиза в возрасте двадцати лет вышла замуж за Дени-Жозефа Лалива д'Эпинэ, сына богатого сборщика налогов. Они поселились в красивом замке де ла Шевретт, в девяти милях от Парижа, рядом с лесом Монморанси. Ее счастье бурлило. «Сможет ли мое сердце выдержать такое счастье?» — задавалась она вопросом. Она написала кузену: «Он играл на клавесине, я сидела на подлокотнике его кресла, моя левая рука лежала на его плече, а другая перелистывала листья; он не упускал случая поцеловать ее каждый раз, когда она проходила перед его губами».153
Она не была красавицей, но была очаровательно миниатюрной, très bien faite (по ее словам);154 а ее большие черные глаза впоследствии будут восхищать Вольтера. Но «всегда чувствовать одно и то же» — это вскоре «то же самое, что ничего не чувствовать»;155 Через год М. д'Эпинэ перестал замечать эти глаза. Он был распутным до женитьбы, стал таким снова. Он много пил, играл в азартные игры и потратил целое состояние на сестер
