Вдумаемся в этот вопрос.
Припомним, что и буржуазная демократия признает полную свободу союзов, по крайней мере, de jure. Что же превращает эту свободу в мираж? Только одно простое, с виду невинное обстоятельство. Граждане, действительно, имеют полное право соединяться во всякие союзы, но за исключением только тех, которые грозят основам современного социального строя. И это маленькое „но“ уничтожает всякое реальное значение демократической „свободы“ и превращает буржуазную свободу союзов в жалкую фикцию. Ибо эта пресловутая „свобода“ на деле сводится к тому, что личность имеет сомнительное счастье обладать правой всячески укреплять рамки буржуазного господства, но не смеет касаться самих этих рамок, не смеет бороться против самих основ современного общества. Беспредельна-ли свобода союзов в анархической коммуне? Ни в коем случае. Все союзы для производства неизбежно ограничены условиями этого производства. Коммуна, как идеальная организация коллективного производства, может допустить небывалую свободу слова, печати, свободу во всех областях человеческой деятельности, кроме одной, экономической: кроме базы коммуны — коммунального производства. В этой сфере коммуна даже против своей воли должна будет ступить на путь регламентации. В самом деле, анархическая коммуна, как коллективный производитель, не может безучастно относиться к своим орудиям труда. Она не может равнодушно видеть бесполезную порчу драгоценных машин или дорогих материалов. Отдельная личность, охваченная энтузиазмом творчества, может совершенно игнорировать ценность потребляемых ею материалов, как игнорирует желудок ценность перевариваемой пищи. Но коммуна, как производительница, не знает никаких увлечений. Она воплощает как бы коллективный рассудок. Многие дела, особенно выделяющиеся из сферы обыденной жизни, особенно смелые, гениальные предприятия ей необходимо будут казаться „бессмысленными мечтаниями“. В ней заговорит собственник (ведь она, действительно, собственница своих орудий и продуктов), и она найдет способ угомонить слишком „безрассудных“. Самый простой и естественный прием будет сам напрашиваться. Раньше чем быть принятый в коммуну и стать полноправный членом, всякий союз будет подвергнут строгому расследованию: будет и должна будет точно установлена его цель, его состав, его средства, его потребности, его полномочия и т. д. И если коммуна найдет его вступление выгодным (а всякое, даже коммунальное производство основано на интересах, на выгодах), она примет его в свое лоно. В противной случае, новообразовавшийся союз может сколько угодно взывать к „вечной справедливости“, взывать даже к Уставу Коммуны, где „явно и точно“ обеспечена свобода союзов. Справедливость и параграфы уставов всегда говорят крайне сбивчиво, когда нет рядом с ними этой талантливой истолковательницы — Силы... Но перед лицом компактной коммуны какое значение могут иметь протесты отдельной группы недовольные? Да и может-ли коммуна, имеет-ли она нравственное право принимать в свою среду всякую ассоциацию и отдавать на произвол фантазии отдельных личностей общественное достояние? Пока коммуна есть организация коллективного производства, она может включать в себя только те элементы, которые содействуют ей в ее цели, действуют по ее плану, подчиняются установившимся в ней обычаям. Всякий организм, под страхом разложения и гибели должен или ассимилировать или низвергнуть чуждые ему элементы. Оттого, волей-неволей, рано или поздно, явно или скрыто коммуна должна будет поставить определенный предел образованию и расторжению союзов внутри ее. Вместе с тем коммуна постепенно кристаллизуется и постепенно более или менее застывает в определенную сеть определенных ассоциаций, каждая с определенной целью. Анархическая коммуна на известной ступени своего развития, как видно, имеет тенденцию отчасти повторить историю средневековых общин, с их гильдиями и цехами, с их шумным успехом в начале и томительный застоем в конце. Средневековая коммуна была разложена всепроникающим капитализмом, анархическая коммуна будет разрушена бунтующей личностью, которая рано или поздно, но сломит все преграды, стоящие на пути ее вольного творчества, разорвет она и узы коллективного производства!
Но от коммуны в целом, от коммунальной „конституции“ перейдем к ее составным частям, к ассоциациям и их уставам.
Свободу личности анархисты-коммунисты видят в том, что личность имеет неограниченное законом право входить в какие угодно ассоциации и выходить из них. Это, действительно, звучит довольно гордо: личность имеет абсолютную свободу созидать и расторгать союзы! Увы! Самый легкий анализ раскрывает всю мишурность этой свободы. Снова невольно напрашивается сравнение с современный порядком. Разве теперь пролетарий не имеет права менять своего хозяина? Почему мы так подозрительно относимся к этому „праву“ и „свободе“ современных рабочих? Потому что везде рабочие находят те же условия работы и эксплуатации. Обстоит-ли иначе в анархической коммуне? Несомненно, в ней нет места эксплуатации. Но мы здесь и не говорим об экономической положении работников в коммунах, а о реальной политической свободе личности в ней. Мы и констатируем, что свобода менять ассоциации превратится в издевательство над личностью с того момента, как каждый производительный союз, приспособляясь к условиям своего производства, примет более или менее определенный вид, выработает регламент, по его мнению, наиболее целесообразный. С этого момента каждая новая личность вынуждена иметь дело уже не с равными ей личностями, а с могучими организациями, которым личность должна покориться, но которых она не может покорить. Правда, она может выбирать между различными союзами. Но этот выбор напоминает то положение на войне, когда деликатный победитель предоставляет побежденной стороне самой выбрать способ почетной сдачи. Личность наперед раздавлена перед лицом организованного общества, и от всей ее свободы остается только мишурный блеск, королевский титул без короны. Не созидать будет личность свои союзы, а войдет в тот или иной уже существующий организм. Не творить она будет уставы, а подчиняться тем или иным чужим регламентам. Не приспособит она среду к себе, а, наоборот, среда заставит ее склонить свою голову.
В анархической коммуне только в иной форме повторяется комедия демократии, в которой народ самодержавен — самодержавен в выборе своего господина. Его самодержавие, через определенный период, длится ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы переизбрать законодателей, чтобы перековать старые цепи. Пусть чувствительные и лицемерные буржуа радуются такой трогательной свободе, — анархизм настоящий, неподкупно суровый анархизм, а не подслащенный анархизмом коммунизм, презирает ее. Он гордо зовет личность к полной, абсолютной свободе и не даст ей склонить колени перед новыми господами: ни перед Социалистический Правительством, ни перед Анархической Коммуной, ни перед Свободной Рабочей Ассоциацией, ни даже перед Союзом Эгоистов. Личность есть единственная человеческая реальность: только она живет и умирает, наслаждается и страдает, радуется и тоскует; только она имеет абсолютное право самоопределения; всякая попытка поставить ей какой-нибудь барьер есть открытое предательство. В этом и только в этом вся душа анархизма.
От экономики и политики поднимемся выше — в область права.
Какова точка зрения анархизма? Что он отрицает закон, это общеизвестно. Но закон есть только
