примирить непримиримое.
Какое течение, по нашему, всего ближе к верному истолкованию анархизма?
Возвратимся к началу и вспомним нашу исходную точку. Можно считать верховный господином, сувереном общество, а личность его орудием, которое должно служить так называемому „общественному благу“. Тогда мы последовательно приходим к социальной демократии, к коллективизму. Но возможна и такая точка зрения, которая не видит ничего выше, ничего дороже человеческой личности и хочет именно на ней, на конкретной, реальной личности, а не на бледной абстракции — обществе, основать жизнь будущего человечества. Это и есть анархизм, который смеется над всеми фетишами в роде бога, государства, общества, смеется над всеми мещанскими утопиями о безмятежной блаженстве и обещает личности только одно — свободу, но зато ослепительно-яркую, абсолютную свободу. Анархизм перестает быть самим собой, когда он рядом с личностью признает какую бы то ни было внешнюю силу, способную ограничить в чем бы то ни было свободное творчество личности. Какое дело анархизму до названия этой враждебной человеку силы? Она может нарядить себя в самые пышные одежды современной науки, права, морали и „возвышенных“ идеалов... Он найдет в себе силы дерзко сорвать с нее самозваный наряд, обнажить всю ее безобразную наготу и приковать ее к позорному столбу... Нет того идола, нет той „святыни“, которая остановила бы разрушительный удар анархизма, раз она становится на пути абсолютно свободного творчества личности.
Примирим ли этот анархизм с коммунизмом? Иными словами, совместима ли полная свобода личного творчества с коллективный производством? Мы даем на этот вопрос категорически- отрицательный ответ.
Индивидуальное творчество и социальное производство имеют только то общее, что оба представляют собою трату человеческой энергии. Но во всем остальном они составляют резкий контраст. Самое крупное отличие, которое кладет между ними непроходимую грань, это цель их. Какую цель преследует личное творчество? Оно перестает быть самим собою и становится обыкновенной грубой работой, если оно ставит себе какую-нибудь иную задачу, кроме осуществления идеи, чаще всего идеи смутной, еле уловимой, зародившейся в душе творца и рвущейся наружу. Сам творец не только не вполне ясно понимает цель своего творчества, но и не видит его источника, так как идея его зарождается не в его отвлеченном сознании, а в самой глубине его психического мира. Творцу действительно кажется, что им руководит вдохновение. Социальное производство, наоборот, есть деятельность, по самому существу, утилитарная. Оно ничего общего не имеет с полумистическим экстазом творчества. Его цель и источник сознательное стремление к вещам, и руководит работником не смутное вдохновение, а ясно сознанный практический расчет.
Индивидуальное творчество враждебно всякой внешней регламентации, как почти стихийный процесс, льющийся из внутреннего мира творца. Социальное производство, как раз наоборот, должно быть всесторонне организованным, обдуманный и очищенным от всего стихийного, случайного. Творчество есть искусство, а производство — наука.
Далее. Личное творчество находит в себе самом свое удовлетворение. Оно в сущности только внешнее продолжение внутренних физиологических процессов личности. Во время творчества личность как бы расширяется и захватывает в свою сферу часть внешней природы, делает на внешней мире отпечаток своего „я“. Напротив производство есть и всегда будет процессом чисто механическим. В производстве человек участвует не как действенная личность, а как пассивная масса энергии. Личность на время стирается, отчуждается, уподобляется внешнему миру. Творец не может быть заменен механическим двигателем, а производитель беспрерывно вытесняется машиной. Различие между творчеством и производством есть различие между органической жизнью и механическим движением.
Из этих основных различий вытекает неизбежно целый ряд производных. Но и сказанного достаточно для понимания того, что творчество и производство вращаются в совершенно различных плоскостях и не только не совместимы, но и не сравнимы.
Здесь коренится первородный грех анархического коммунизма. Социализм откровенно и чистосердечно заявляет, что он хочет быть учением о коллективной производстве. Если для успехов этого производства необходимо обезличение человека, по крайней мере, на время производительного процесса, он принимает это рабство, как неизбежный рок. Но он не лицемерит, обещая исполнить неисполнимое — превратить социальное производство в творчество личности. Социализм знает, что это превращение так же возможно, как превращение мужчины в женщину, чего, как известно, не может даже всемогущий английский парламент.
Каждый вправе поставить анархистам-коммунистам неумолимый вопрос: или личное творчество — тогда имейте смелость отказаться от коммунизма и будьте просто и вполне анархистами; или социальное производство, организованное планомерно, согласно данным современной науки — тогда имейте мужество отказаться от анархизма — этой религии личного творчества. Или-или.
Анархо-коммунистическое учение упорно сохраняет оба начала, старательно отстреливаясь направо и налево. Но недостаточно механически соединить два противоположных начала, чтоб создать действительный синтез. Общественная жизнь неумолимо жестока ко всяким компиляциям и, постепенно отметая всякие фразеологические элементы, беспощадно обнажает внутренний смысл всякой доктрины. Так, шаг за шагом научный социализм обнаружил всю суетность своих стремлений прикрываться изящным плащом социализма и показал всем, что он, собственно говоря, не что иное, как последовательный демократизм. Волей-неволей и анархисты-коммунисты на практике должны будут расстаться с одним из обоих своих основных принципов. Как у социалистов-демократов стоит вечно перед глазами огненный вопрос: или социализм, или демократия, — так и анархисты-коммунисты поставлены перед дилеммой: или анархизм, или коммунизм. И как жизнь показала, что на практике социальная демократия есть просто демократия плюс социалистическая фразеология, так опыт покажет, что анархический коммунизм есть в действительности коммунизм плюс анархическая декламация. Это тем более верно, что из двух борющихся начал коммунизм, как социальное производство, есть нечто конкретное, осязательное, вполне доступное пониманию широких народных масс, а анархизм, как обожествление личности и личного творчества, есть конечная, неуловимая точка мучительно долгого исторического процесса, который может страстно захватить только слабое меньшинство. Никакая партия не может устоять против естественного соблазна стать общественной силой, т. е. сделать свое учение символом веры широких народных масс. Этот-то соблазн так быстро размагнитил социальную демократию. Не смогут устоять и анархисты-коммунисты перед горделивый желаньем стать пророками большинства. Они наверное станут ими, но — увы! — они за эту чечевичную похлебку не продадут, но забудут свое право первородства, чудное право быть вестниками нового мира, быть глашатаями новой идеи, которая, через горы и долины, через грязь и клевету, идет разрушить старый мир.
Итак, наш вывод гласит: хотя коммунизм есть относительная необходимость, анархический коммунизм есть абсолютная невозможность, внутреннее противоречие, экономическая нелепость.
Но перейдем от экономики к политике, бросим беглый взгляд на политическую организацию анархической коммуны.
Анархисты-коммунисты убеждены, что их политически строй, как абсолютная противоположность современного порядка, основан не на принуждении, а на свободе: анархическая коммуна построена на абсолютной свободе союзов. Так-ли это?
