выливает немного шампуня на ладонь, намыливает ей волосы, потом тело, взбивает пену, пока она не становится похожей на пуделя.
— Закрой глаза. — И он снова льет на нее воду, смывая мыло и грязь за борт.
Облив дочь еще раз водой на всякий случай, он заворачивает ее в полотенце, сажает на скамейку. Да, она стала гораздо чище.
У Сюзи несчастный вид, но он берет ее за ошейник, тянет на корму. Он выдрессировал собаку так, что она никогда не гадит без разрешения, только в экстренных случаях, и сперва всегда сообщает ему о своей нужде.
Они проделывали это десятки раз: Сюзи приседает, выдавливает на палубу аккуратную кучку коричневых какашек. Между ними проскакивает искра смущенного понимания: Сюзи разрешает ему смотреть, хотя на самом деле воспитанной немолодой «женщине» не нравится делать свои дела в присутствии посторонних. Он собирает какашки с палубы обрывком газеты, выбрасывает за борт.
— Прости. — Усмехнувшись, он нежно гладит ее по морде. — Хорошо сработала, старушка!
Затем он сам принимает душ, скребет за ушами истово, как будто душу отмывает. Находит свежую футболку в вещмешке, к которому еще не прикасался, втирает лечебную мазь в саднящие руки, просит у Господа чудесного исцеления. Наводнение как будто запустило в его теле неправильную, вредную программу саморазрушения — он ведь тоже был в полном шоке, когда увидел огромную коричневую волну, надвигающуюся на их дом. Теперь мозги не желают переставляться обратно, и кожа сходит с рук слой за слоем, как во время линьки.
Чистые, накормленные, они снова собираются в кокпите. Ветер попутный, море спокойное. Черный нос Сюзи блестит, она жадно вдыхает соленый воздух, а Оушен взирает на горизонт сквозь очки с благоволением все на свете повидавшего мага.
* * *
Утро проходит тихо и спокойно. Ветер стих, он расправляет рифы на гроте — хорошо бы штиль не наступил — негоже хлопать парусами на открытой воде. Снова приплыла небольшая стайка дельфинов — они играют в догонялки у носа яхты, подныривают с одной стороны, высовывают головы с другой, кружат вокруг, смеются. От их вида Оушен замирает как при встрече с Девой Марией. Он и сам готов часами наблюдать за дельфинами — эти создания излучают умиротворение, придают уверенности, будто обещают, что все будет хорошо. Линии их гибких тел, их гладкая кожа напоминают тела юных обнаженных дев.
Он бросает за борт ведро на веревке, ждет, когда оно наполнится водой. Даже этот простой жест сопряжен с риском — он ведь мог поскользнуться и отправиться в море вслед за ведром. Но он не падает, его тело само регулирует равновесие, само знает, как вести себя на палубе. Он здоров и тяжел, как бык, хотя внутри уже вернулся в шкуру молодого человека, много раз управлявшего «Романи» в одиночку.
Вымыв с помощью Оушен в кокпите посуду в ведре, Гэвин заполняет судовой журнал, аккуратно внося ряды чисел, чтобы отметить продвижение яхты. В колонке «замечания» записывает отрывок стихотворения, который вертится в голове:
Так лучше уж не верить ни во что,
Кроме нас самих, чтобы на помощь
Явились нам чудесные создания.[4]
Вот так и он ни в чем не уверен сейчас. И ему хочется, чтобы кто-то указал путь. Чтобы кто-то помог… Он смог уйти в единственное известное ему место силы — в море, но навечно поселиться здесь невозможно. Вчера они проходили мимо острова Ла-Бланкилья, пучка зеленой растительности на фоне черных вод. Сегодня утром море совершенно гладкое, хотя вдали он замечает падающие из низких серых туч рваные полосы дождя. Ох, только дождя им и не хватало! Слава богу, GPS работает нормально. Оушен и собака больше не страдают от морской болезни, правда, и тут ситуация может поменяться в любую минуту.
Они идут к архипелагу Лос-Рокес, о котором он практически ничего не знал раньше. Эти скальные острова уже близко, а в душе царят спокойствие и мир: ведь в море нет ни офиса, ни розового дома, только рыбы с серебряными крыльями, чудесные, волшебные существа.
Но после обеда в небе собираются тучи, и вскоре маленькая лодка снова барахтается в мокрой пелене. Ветер крепчает, холодный дождь барабанит по палубе. Оушен смотрит вверх, но не реагирует, и он бежит в салон за непромокаемой одеждой, упаковывает ее в куртку, пристегивает к лееру.
Море покрылось неприятной рябью, хотя — слава богу! — пока на нем нет таких сумасшедших волн, как около Уст Дракона. Он берет риф на гроте, дождь уже окружил их со всех сторон, вода посерела. Ветер попутный, восемнадцать-двадцать узлов, и «Романи» энергично двигается вперед. Собака залегла в кокпите, спасаясь от непогоды, а у Оушен начинается привычная истерика. Синий капюшон куртки падает ей на глаза, она горько рыдает, но Гэвин спокойно взирает на дочь, давая ей прокричаться: ее крики больше не рвут его сердце на части. Яхта быстро и уверенно идет вперед, ей помогают и ветер, и море, которое спокойно дышит, мерно качаясь то вверх, то вниз. Дождь хлещет их по головам.
Сейчас самое время поплакать.
— Мамочка, где ты?! — рыдает Оушен. — Я хочу к тебе, мамочка!
А он остается спокойным, почему-то зная, что с девочкой все будет хорошо и что сейчас они двигаются как раз навстречу жене, а не прочь от нее. Мысленным взором он четко видит их троих в будущем. И он дает Оушен опустошить легкие и облегчить сердце.
— Слушай, ду-ду, — говорит он спокойно, — мы обязательно найдем маму. Не бойся, дочка, это обычный шквал налетел, до урагана далеко.
Но она не слышит его, рыдает так, что изо рта бегут слюни. Надо же, девчонка целый год прожила без матери, а все не может успокоиться!
«Романи» в море остойчива, как боевой корабль, крепка, как сталь. Она раздвигает носом волны и все же реагирует на малейшие колебания ветра, машет парусом как крылом. Кто так удачно сконструировал эту лодку? Наверняка старый моряк с огромным опытом морской жизни за плечами. И теперь старая мудрая яхта гарцует на волнах, переваливаясь с гребня на гребень грациозно и уверенно. Она играет с морем по собственным правилам.
Один шквал налетает и уносится прочь, минутное затишье — и на них обрушивается новый. Но вот и он улетел, море вновь успокоилось, появившееся из-за туч солнце быстро высушило мокрую одежду. Гэвин надевает шляпу — в ней он чувствует себя прямо как в тени пальмового дерева. Он улыбается, глядя на Оушен, — дочка заснула в кокпите,
