И кое-кто подальше. Ведь все мы, как говаривали в старину, грешны. Ни у одного из нас нет… У каждого есть хоть одно, хоть совсем маленькое, но пятнышко… Понимаете меня?
— Пытаюсь.
— Есть и у меня, да! И мне порой и подчас свойственно ошибаться, — весело удивился своим словам Прохожев. — И… у вас есть. Тоже есть, Алексей Иванович: маленькое. С зернышко. А имеется… Но, с другой стороны — и это очень и очень важно, — все мы теоретически, по идее, числимся чистыми и честными. И вот теперь смотрите!
Прохожев медленно встал, прошелся значительно по комнате.
— Мы живем в эпоху сверхинформации. У кого ее больше, у кого она системнее, масштабнее, универсальнее — тот сегодня и Хозяин. Понимаете?
— Нет.
— Напрасно! — засмеялся Павел Сергеевич и потер энергично руки. — Нельзя недооценивать это. Иначе вы погибнете! Вот! — Он стал сжимать кулачок. — Вот мой банк информации! Здесь все — о сотнях людей. Все, что они предпочитают не помнить. А я помню. Эти люди связаны между собой тысячами видимых и невидимых нитей. Следовательно, владея банком, я владею и этими нитями! Этот банк я в любой момент могу привести в действие. Но я не привожу. Вот мой рычаг! Мочь — но не делать! Ясно?
Тарлыков молчал, опустив голову. Прохожев совсем разошелся, заложив руки за спину, он крупно, слишком для своего роста крупно шагал по комнате и горячо объяснял.
— Только от меня зависит, каким завтра человек проснется — честным или нечестным. И я его постоянно держу на этой грани! И вот вы идете к этому человеку… — засмеялся Прохожев внезапно какой-то своей мысли. — И говорите, что Прохожев негодяй. Вы даже даете ему факты! Но ведь он знает, что я знаю о нем? Знает! И что же он делает? Ничего. Но он, предположим, звонит другому и через другого пытается вывести меня из игры… И что же? А ничего. Полный ноль. Потому, что и другой, и третий в моем банке сидят. И все знают, что сидят. А если не знают, то догадываются…
Прохожев остановился.
— И это даже лучше: не знать, а догадываться! — Павел Сергеевич выставил перед собой ладони, медленно поворачивая их. — И есть, и нет! Было? Нету? Значит, никогда не было? Никогда не было?! А вот вам оно! Скушали? С аппетитом скушали? Хотите еще? Нет? Тогда сидите! И слушайте, что буду говорить вам я!
Прохожев отдышался, подошел к столу, осторожно отрезал кружочек лимона и бросил в рот. Детское лицо его сморщилось, порозовело, потом разошлось в улыбке.
— Вы понимаете, Алексей Иванович? — наклонился Прохожев. — Нет черного. И нет белого. Есть только то, что скажу я!.. Вы должны помнить, как снимали в Проворовске Радчинского — это при вас уже было. И за что, спрашивается? А всего за ничего, за совсем маленькое пятнышко — сына своего друга Иванова в институт протолкнул. Нехорошо, скажете? Так ведь тут как повернуть! Ведь талантливый же парень! Из народа! С хорошей биографией! Может, будущий Ломоносов, а?
Прохожев сказал это с искренней болью, с надрывом. Остановился, глаза его даже несколько перекосились — видимо, от вдохновения:
— Вы понимаете, мы ведем речь о судьбах отечественной науки! Мы отвечаем за будущее общемирового прогресса — а вы нам о такой-то мелочи? Да и что предосудительного в том, что товарищ Радчинский, как истинно мудрый руководитель, не зажимает талант из народа, а, наоборот, дает ему самый широкий простор для развития?
Павел Сергеевич хохотнул вдруг, провел ладонью по лицу. И через паузу продолжал:
— И тут выясняется, что товарищ Радчинский имел неосторожность не принять талантливую дочь товарища Петрова. Ах, вон как! Ну, это меняет дело! Я вообще не понимаю, товарищи, как мы до сих пор могли смотреть сквозь пальцы на проступки товарища Радчинского. Вы полюбуйтесь, до чего дошло — до кумовства, до злоупотребления служебным положением. А ну-ка, заглянем в личное дело товарища Радчинского — что там у нас? Ага! Два выговора. Правда, в разное время и по пустяковым поводам. Но что значит — пустяк? Вы что это себе позволяете? А ну — со всей предельной принципиальностью! А в разное время — значит, линия, рецидив. И тут еще товарищи подсказывают: развелся. Когда? Десять лет назад? Так давали же ему время подумать. И он что, за десять-то лет не удосужился восстановить здоровую атмосферу в семье? Да еще (здесь имели место сигналы) — того, закладывает, говорят, заперевшись дома, за воротник. Раз в год? Изредка? Значит, скрытый и хронический? И вообще, товарищи, морально разложившаяся личность — как вы с ним еще здороваетесь? А ну, посмотрим, кто с ним сегодня за ручку-то? Никто? Точно? А вы и вы? Нет? Никогда? А ваше мнение? Недостоин? А ваше? Осудить? Значит, вы двое и выступите — от имени и по поручению коллектива… Что значит, нет времени? — это поручение. Да. Сверху. Имели в виду вас. Надо оправдать. Оправдаете? А попробуйте только не оправдать!..
Тарлыков смотрит расширившимися от страха глазами на Прохожева. Павел Сергеевич замечает это. И прекращает говорить.
— А что вы обо мне можете знать? — наконец выговаривает Алексей.
— Проверяете? — обрадовался Павел Сергеевич. — Ну вот, скажем. Первое. Я тут немного подсуетился. И вас… почему-то не утвердили директором.
— Это ерунда!
— Хорошо. Тогда второе. Пожалуйста… Вы убили своего отца.
Когда он это сказал, я едва не упал с табуретки. А Алексей — тот замычал, занемовал. Но Павел Сергеевич сказал жестко:
— Садись.
И Тарлыков сел. Сел до того послушно, что невольно породил во мне всякие сомнения… А Павел Сергеевич поднял глаза к потолку и будто бы там, на потолке, прочитал:
— Гражданин, назвавшийся Алексеевым А. И., неоднократно, в ожидании телефонных разговоров, плакал и выкрикивал: «Я его убил! Я его убил! Ну, зачем, спрашивается, я его с места тронул?!» В связи с чем и был предпринят вызов наряда милиции…
— Я хотел его спасти, — выдавливает из пересохшего горла Алексей.
— А кто знает, что вы на самом-то деле хотели? — улыбается Прохожев. — Темное дело… Темное!
— Этому никто не поверит, — почему-то шепотом сказал Тарлыков.
— Спорная вещь, да? — развеселился вновь Прохожее. — А мне и нужны спорные вещи! Именно такие! То ли так, то ли эдак было, — а ведь было? Что-то было? Нет дыма без огня, а? И — тень! Тень! Один пожмет плечом, другой испугается, третий и четвертый замолчат при вашем появлении — и все! И хана Тарлыкову! Он сам себя собственной совестью заест, докончит дело, начатое отцами! А, собственно…
— Что? — не вынес Тарлыков.
— Собственно… —
