Книга Предатели - Дэвид Безмозгис

— К сожалению — к моему искреннему сожалению, — такой идеи у меня нет, — сказал Танкилевич, и от отчаяния его бросило в жар.

Ему казалось, что Нина Семеновна даже со своего места этот жар ощущает.

— Что ж, тогда вы пришли по адресу. С сожалениями — это сюда. К нам все приходят с сожалениями и жалобами. Которые на поверку оказываются не жалобами, а просьбами. Или я ошибаюсь?

Танкилевич пристыженно промолчал.

— Ну же, выкладывайте, — сказала Нина Семеновна. — Чего вы хотите?

— Дело не в том, чего я хочу, — сказал Танкилевич. — К сожалению, то, чего я хочу, и что я могу, — две разные вещи.

Нина Семеновна сжала руки на столе в замок и в упор уставилась на Танкилевича.

— Сегодня суббота, господин Танкилевич. На меня только что наорала одна хабалка. Я не настроена играть в игры и разгадывать загадки.

— Впервые я пришел сюда десять лет назад. Не знаю, помните ли вы.

— Прекрасно помню. Даже при моей длинной и разнообразной практике такой случай, как ваш, забыть трудно.

— Значит, вы помните, о чем мы договорились?

— Дословно.

— Я все десять лет соблюдал наши договоренности. Не пропустил ни одной субботы.

— Прекрасно. И теперь ждете от меня поздравлений?

— Нина Семеновна, думаю, вы согласитесь, что десять лет — долгий срок. Тогда мне было шестьдесят, теперь стало семьдесят.

— Не пора уже перейти к сути дела?

— Когда десять лет назад мы с вами заключили соглашение, в синагоге было достаточно мужчин для миньяна. Но их давно уже не хватает. Есть я или нет, это не влияет ни на что.

На кончике сигареты нарос столбик пепла. Нина Семеновна, все так же пристально глядя на Танкилевича, стряхнула его в керамическую пепельницу — кривую, сделанную детишками в рамках какого-то проекта, с намалеванной в центре фиолетовой звездой Давида. И неумолимо и неспешно снова поднесла сигарету к губам. Выпустила струю дыма и вновь хищным взглядом вонзилась в Танкилевича.

— Думаете, Нина Семеновна, мне легко это далось? Я долгое время терпеливо нес бремя, которое наложила на меня наша договоренность. Терпеливо нес и считал это своим долгом и своим жребием. Но теперь я постарел. Здоровье уже не то. Плохо вижу. Сердце барахлит. Ишиас, и часами сидеть в троллейбусе для меня настоящее мучение. Эти поездки из Ялты меня изматывают, Нина Семеновна. И физически, и психологически. А при этом, необходимости мне так страдать, кажется, уже нет.

Нина Семеновна затушила сигарету о пепельницу.

— Итак, мы наконец добрались до сути дела? Вы хотели бы сложить с себя обязательства? По причине связанных с ними непомерных тягот?

— Да.

— А что насчет моей части соглашения? Я тоже буду свободна от своего слова?

Танкилевич с опаской глянул на нее.

— Вы говорите о бремени, которые на вас наложила наша договоренность, но почему бы вам не поинтересоваться, каково пришлось мне? Легко, думаете, мне было все эти годы кривить душой? Да еще ради такого, как вы?

Нина Семеновна подалась вперед, в глазах ее вспыхнули злые огоньки. Но было в них и кое-что еще. Что-то похожее на радость. Он ошибся. Закуска не перебила ей аппетит перед горячим блюдом. Наоборот, она лишь вошла во вкус. От закуски у нее разгорелся волчий аппетит, ей только и хотелось кого-нибудь сожрать. Наверное, даже не случись этой скандалистки, Нина Семеновна все равно бы ему отказала. Но после нее участь его была решена. Не повезло.

— Вы спрашиваете, помню ли, как вы впервые пришли в мой кабинет? Я сказала «да» не только потому, что вы сейчас об этом спросили. Я сказала «да», потому что вообще никогда об этом не забывала. Видите ли, Танкилевич, я часто о вас думаю. Думаю о том, правильно ли я поступила, заключив с вами соглашение. Вы ведь с самого начала не вызывали у меня симпатии. Ни симпатии, ни доверия. Я решила, что вы скользкий тип. Я и сейчас так считаю. За вашу работу на КГБ, за ваше поведение в последующие десятки лет, за обстоятельства, которые привели вас в мой кабинет, вы, на мой взгляд, не заслуживаете ничего, кроме презрения. Ни моей снисходительности, ни моей защиты, ни копейки денег от «Хеседа».

— Понимаю, Нина Семеновна, — сказал Танкилевич. — А десять лет моего ревностного посещения синагоги не переменили вашего мнения?

— С чего бы? В синагогу вы ходили только ради пособия от «Хеседа». Чем тут восхищаться, господин Танкилевич? Вы всего-навсего батлан[6]. Жаль, что пришлось помогать синагоге подобным образом, но такова наша реальность. Хилка пожаловался, что не хватает мужчин для миньяна, а тут кстати подвернулись вы. Вот я вам и предложила. Не так из соображений здравого смысла, как из жалости. А это всегда ошибка. И вы это в очередной раз доказали.

— Простите, но чем именно доказал? Тем, что десять лет, пока здоровье позволяло, таскался из Ялты в Симферополь? Думаете, я все это делал ради какого-то обмана? Обманом, Нина Семеновна, была вся моя жизнь, пока я не пришел к вам.

Нина Семеновна откинулась назад и хрипло, презрительно расхохоталась. Хохотала она картинно и долго; наконец отсмеявшись, она с мрачной усмешкой уставилась на него.

— Какая речь, господин Танкилевич! Уж простите, но обойдемся без аплодисментов. Но раз вы ставите вопрос так, позвольте сказать: вы в любой момент могли положить конец своему так называемому обману, просто выйдя за эту дверь и объявив во всеуслышание: «Меня зовут Владимир Танкилевич. Я достиг пенсионного возраста. Я еврей, и предки мои были евреями. Я родился тогда-то и там-то. Вот документы, которые это подтверждают». Любой другой поступил бы именно так. Но не вы. Вы явились сюда под покровом тайны и попросили помочь скрыть ваше настоящее имя. Я согласилась — и тоже стала частью этого обмана. Ради вас я скомпрометировала себя. Я могла бы сказать ради синагоги, но, если грянет скандал, в эти тонкости никто вдаваться не станет. Вы берете в расчет только себя и свое положение, но позвольте просветить вас относительно того, как обстоят дела у меня. По той сцене, что вы наблюдали несколько минут назад, нетрудно было понять, что врагов у меня хватает. Представляете, что сделает эта чудесная женщина, если узнает, что я целых десять лет тайно помогаю такому человеку, как вы? Всем известному предателю еврейского народа? Думаете, она промолчит? Не кинется строчить кляузы на меня в Одессу, Москву, Нью-Йорк? Ей, значит, в