Этого — сколько хочешь, сполна.
Проржавевшие на осенних дождях сосны… Мерцание на ветру травы… Или это пять проявление слабости, и то слёзы дрожат на ресницах, мешая смотреть на мир вокруг.
Детский сад
— Мария Алексеевна! Вы неправильно говорите! Нет такого слова — «лОжить», правильно говорить — «класть».
— Ах, и что же ты будешь делать, когда пойдёшь в школу? Такой умный… — С плохо скрытой ненавистью ответила воспитатель. — Иди-ка, я посмотрю, чистые ли у тебя руки.
— Чистые!
— Мало ли! Подойди.
Сегодня понедельник. Вчера мама выкупала меня, и аккуратно постригла ногти. Не ожидая подвоха, я иду к Марии Алексеевне.
— Ха! Ты что, девочка?! — Хищно воскликнула воспитатель, и ухватив меня за плечо, потащила в угол группы к своему столу, где, вооружившись большими ножницами, нависла надо мной своим огромным телом, так что чудится, будто с минуты на минуту я лишусь не то красивого полукружия ноготков, но и самих рук.
— Мне мама …вчера! — Чуть не плачу я, пытаясь остановить Марию Алексеевну, но она неумолима, а состригая «до мяса», так что кончики моих пальцев краснеют и саднят, улыбается злорадно.
После экзекуции я гляжу на ладошки и проверяю, всё ли на месте, стараясь сдержать слёзы, ибо не так глуп, чтобы не понять, — это расплата за «науку». Мария Алексеевна не любит, когда я поправляю её, но она так часто коверкает красивую русскую речь, что я не могу сдержаться.
Среди воспитанников детского сада у меня был единственный товарищ — цыганёнок Вадим, его папа — точь в точь Яшка из «Неуловимых мстителей», явно благоволил мне, и обещал при каждой встрече непременно отдать за меня свою младшую дочь, когда я немного подрасту. Я не понимал, зачем мне девчонка, но решил, что, раз мама не родила мне сестру сама, то сойдёт и такая, подарёнка. Мы с Вадиком, если он не был болен, играли только вдвоём, а болел он, к моей досаде, очень часто.
Ходить в садик я не любил. Мария Алексеевна выделяла меня из прочих ребят, ставила в пример, но как-то неправильно, не по-доброму. Бывало, усадит всех ребят кругом на веранде, и говорит, что сейчас прочтёт стихотворение. Тот, кто первым повторит его наизусть, сможет отправиться гулять, а остальные, в назидание, останутся на веранде до обеда. Ну, так и декламировал я это стихотворение с выражением, едва прослушав, чего там сложного? Мария Ивановна очень злилась, из-за того, так как была вынуждена следить за мной одним, а не идти на кухню пить компот из чернослива, поручив пригляд за детьми нянечке.
По утрам, едва за мамой закрывалась дверь детского сада, я не скрываясь принимался тосковать по ней, несмотря на насмешки ребят, которые задирались, говорили, что я «как маленький» и прилип маминой юбке. Эта, отчасти правда, отчасти ложь, обижала. Несомненно, я был сердечно привязан к матери, но в остальном… Я давно уже читал книги для школьников, а товарищи по группе не знали даже букв, потому-то считал малышами именно их, а не себя.
Тем днём, который оказался последним в моей карьере воспитанника детского сада, всё было как обычно: вошедшая в привычку мольба оставить меня дома, умывание, сборы…
— Мам! Ну, я тихонько посижу дома, пока ты не вернёшься с работы!
— Один?! Ни в коем случае!
— Я ничего не разобью!
— Не в этом дело…
— Ну, пожалуйста! Я буду тихо сидеть на стульчике и читать!
— Девять часов подряд?! А завтрак, обед и полдник?! А дневной сон?
— Я могу не есть, и честно-пречестно обещаю, что посплю!
— И речи быть не может. Не рви мне сердце, сынок, одевайся поскорее, а то опоздаем.
Ох… лучше бы мы опоздали.
Стоя у окна раздевалки, я смотрел на маму, которая, торопясь успеть на проходную, ступает прямо по лужам. Мне представилось, как холодно и мокро теперь её ногам, что ей негде будет посушить чулки и обувь, а к концу рабочего дня она совсем окоченеет, простудится, станет кашлять, заболеет и…
— Ну-ка, марш в группу, нечего тут торчать. — От свирепого окрика Марии Алексеевны я вздрогнул, но зарыдал вовсе не от него. — Иди… нюня! — Поторопила воспитатель, подтолкнув меня в группу.
Именно таким, с лицом красным от слёз, я туда и вошёл. Обступившие со всех сторон дети смеялись, кто громче, наперегонки, и по очереди выкрикивали фразу, смысл которой дошёл до меня не сразу:
«Мама за тобой не придёт!» — Кричали они наперебой, а мой друг… мой бывший друг Вадим вопил громче всех: «Мама за тобой не придёт!!!»
Со всех ног я бросился к входной двери, и стал крутить колёсико замка, дабы вырваться на свободу, догнать маму, вернуть её, не дать исчезнуть из моей жизни навсегда…
Я очнулся в кабинете врача, с мокрым полотенцем на лбу. Рядом стояла мама, и с совершенно расстроенным лицом рассеянно кивала в такт словам доктора, которая что-то говорила о чрезмерной нервности ребёнка, и о том, что если «мучить чтением в этом возрасте, вот к чему это приводит»…
— Вы лишили ребёнка детства! — Заключила доктор и мы ушли домой.
Перед сном мне было слышно, как родители спорят о чём-то друг с другом, закрывшись в кухне, а утром следующего дня, когда мама ушла на службу, папа помог мне одеться и повел на остановку трамвая.
Пока мы ехали, я поглядывал то на улицы за окном, то на отца, но он по-обыкновению молчал, думая о чём-то своём. Позади, в болотистой низине у дороги, остались тополя, вода доходила им до пояса. Гора угля у ТЭЦ, что загораживала вид на противоположный берег реки, пробежалась за трамваем, но скоро отстала.
Когда до папиной работы оставалось четыре остановки, он тронул меня за плечо и
