которому внутри таких небольших совокупностей популяций из-за языкового барьера и его усиления в процессе внутреннего развития языка впервые проявились явления не дифференциации, а интеграции на раннем этапе первобытного общества. Эта интеграция выражалась в первую очередь в том, что генетическое и культурное общение между популяциями, охваченными общим языком или диалектом, оказалось не только менее затрудненным, но и вызванным общей языковой принадлежностью. В процесс общения вовлекалось гораздо большее число людей, чем внутри одной малочисленной популяции, это ускоряло культурное и хозяйственное развитие в определенном, может быть, до какой-то степени случайно присущем именно данному коллективу популяций направлении. Поэтому каждый язык с самого начала своего образования может рассматриваться как этнообразующий фактор.
Но роль языковой дифференциации на раннем этапе истории первобытного общества не исчерпывается только этим. Так как мы приняли, что языковые различия проходят не между популяциями, а между группами популяций (хотя для такого умозаключения у нас нет объективных фактических оснований и оно остается предположительным), и так как мы рассматриваем их как механизм интеграции внутри охваченных одним языком популяций, то можно думать, что внутри этих популяций как-то сглаживался групповой полиморфизм по генетическим маркерам и он переводился на надпопуляционный уровень. Может быть, в этом зачаток такого направления изменений, которое привело в койне концов к явлению в современной геногеографии человека, называемому нами зонами распространения однородных вариаций аллелей[82]. Возможно, что интегративные процессы, охватывающие совокупности популяций, уменьшали и краниологический полиморфизм. Поэтому можно думать, что лингвистический фактор не только играл роль этнообразующего уже на самых ранних этапах истории первобытного общества, а, следовательно, и человеческой истории вообще, но и ввел дополнительную координату в систему генетических барьеров в основном географического и биологического характера, действующую до образования отдельных языков.
Этнопсихологический фактор.
Уже упоминалось выше несколько раз о противопоставлении своих чужим и об осознании этого противопоставления, как об основе, на которой формируется групповая психология. Противопоставление это послужило предметом специального анализа, как одно из основных понятий в системе социальной психологии[83]. Но достаточен ли анализ этого понятия в системе социальной психологии и исчерпывает ли он его содержание? Склонен думать, что нет и что на раннем этапе человеческой истории противопоставление своих чужим не уходило за пределы именно популяции и выражало осознание каких-то различий между членами одной популяции и представителями всех других популяций, в первую очередь — соседних.
Первый аргумент в пользу такой точки зрения лежит, как мне кажется, в том очередном обстоятельстве, что в составе любой группы древнейших гоминид отсутствовала социальная стратификация и, следовательно, кровное родство и осознание этого родства ставили всех членов коллектива в этом отношении в равное положение. Общие навыки и приемы охоты и собирательства, закрепленные именно в данном коллективе, психологическая совместимость всех членов коллектива в процессе тесной хозяйственной жизни, практика обработки камня и изготовления орудий с помощью установившихся традиционных способов, общий язык и полное языковое взаимопонимание, тождественное внеязыковое поведение в тех сферах, в которых оно сохранилось, наконец, какая-то общая сумма начатков знаний — все это и составляло психологическую основу того чувства, которое было, очевидно, доминирующим в первобытных коллективах древнейших гоминид и которое позволяло каждому воспринимать остальных, как таких же точно людей, что он сам.
Весьма возможно, что после образования разных языков, охватывавших несколько популяций, такое чувство сохранялось в модифицированном виде и по отношению к представителям соседних популяций. Но как только пересекалась граница популяционного распространения языка, это чувство, естественно, исчезало, так как при всем внешнем сходстве языковое недопонимание, не говоря уже о полном непонимании, ставило непреодолимый барьер, и ощущение общения с соплеменником пропадало. Его место занимало другое чувство — чувство общения с чужаком, с представителем какой-то иной группы непохожих людей. Таким образом, осознание сходства в пределах языковой общности, с одной стороны, и осознание отличий (и то, и другое, осознавалось, очевидно, по-разному — сходство, как полное сходство во всем, различие — как различие в первую очередь в языке), с другой, одновременно цементировали коллектив изнутри и усиливали его противопоставление другим извне Психологический фактор, т. е. психика группы, психология группового поведения с самых ранних этапов своего формирования выступали в этнической форме и подобно языку были и стимулами и сопровождающими явлениями этнообразования.
Скорость изменения антропологических признаков, материальной базы языка и культурных особенностей.
В предшествующем изложении мы бегло касались скорости изменений тех или иных антропологических особенностей или появления инноваций в культуре и языке. Рассмотрим этот вопрос полнее, насколько позволяют имеющиеся наблюдения.
Скорость изменения антропологических признаков по-разному проявляется в морфологических особенностях и генетических маркерах. Морфологические особенности зависят непосредственно от среды, что было продемонстрировано во многих исследованиях. Внутрипопуляционные перестройки демографического характера и их следствие в виде генетического дрейфа мало затрагивают морфологические признаки из-за их наследственной полигенности[84]. Все это обусловило относительную стабильность морфологических особенностей во времени, хотя при интенсивном действии селекции и они могут изменяться довольно значительно (явления брахикефализации и дебрахикефализации, грацилизации и матуризации, формирование конкретных адаптивных типов в экстремальных условиях среды и т. п.). Генетические маркеры, имеющие, как правило, моногенное наследование, независимы от среды, но на них в сильной степени влияют демографические характеристики популяции и внутрипопуляционные перестройки. Сейчас всеобщее распространение получила гипотеза, в соответствии с которой балансированный полиморфизм (упрощенно говоря, явление сохранения в группе нескольких дискретных форм проявления одного признака, с генетической точки зрения — нескольких аллелей одного гена) является следствием давления отбора, действующего с разной силой на дискретные локусы одного и того же гена. Поэтому действие отбора в конечном итоге может и погашать генетические результаты внутрипопуляционных перестроек, и усиливать их; все зависит в данном случае от интенсивности отбора. Однако при прочих равных условиях вариации генетических маркеров изменяются в целом, по-видимому, быстрее, чем вариации морфологических признаков.
Скорости изменения языковых явлений еще менее изучены, чем скорости изменения антропологических особенностей. Все же эмпирический опыт любого носителя языка с зафиксированной письменной историей свидетельствует о сравнительно быстром, в пределах одного — двух веков, изменении лексического фонда языка и до какой-то степени даже его грамматического строя. Не могу не напомнить, что уже язык В.К. Тредьяковского для нас звучит анахронизмом, язык средневековой русской литературы требует специального изучения. В ряде случаев граница понимания литературных памятников прошлого может быть отодвинута на несколько столетий, но вывод от этого не меняется: лексика языка изменяется во всяком случае достаточно значительно на протяжении нескольких столетий.
Правда, мы имеем доказательства тому лишь для письменных языков, а языки народов, находившихся до недавнего времени в условиях первобытнообщинной формации, естественно, письменной
