истории не имеют, и с ее отсутствием и не могут представить нашему вниманию факты, относящиеся к сравнению их прошлого и настоящего состояний. Тем более это справедливо по отношению к палеолитической эпохе, да еще к ее самому раннему этапу. Лексико-статистические расчеты, основанные на идее постоянной скорости изменения лексики в пределах всех языков и любого отрезка исторического времени, практически не приняты современной наукой[85], так как в той мере, в какой этот исходный постулат можно было проверить, сравнивая скорости хронологических изменений внутри разных языков, он не оправдался. Подводя итог, по-видимому, можно сформулировать вывод, который достаточен для нашей темы: с эпохи верхнего и даже нижнего палеолита сохранились признаки, объединяющие соответствующие формы ископаемых гоминид с современными расами, как это было проиллюстрировано в начале статьи, тогда как, если в современных языках и можно обнаружить элементы, отстоящие от современности на несколько тысячелетий, как это постулирует ностратическая гипотеза[86], эти элементы реконструируются с помощью многоступенчатой экстраполяции и изменились практически до неузнаваемости. Элементы языка изменяются, очевидно, значительно быстрее, чем антропологические (во всяком случае морфологические) признаки.
Переходя к оценке скорости культурных изменений, мы сталкиваемся с огромным разнообразием культурных явлений, включающих и типы хозяйства, и материальные формы культуры, и духовные ценности любого общества. Огромная работа специалистов во всех странах мира выявила глубокие субстратные пласты для многих культур, восходящие к древности, отстоящей от современности на несколько тысячелетий. Много написано в этой связи о соотношении культурных традиций и культуры того или иного народа в целом. Но все примеры глубоких субстратных напластований в культуре того или иного народа, как правило, ограничиваются либо сферой духовной культуры, либо лишь отдельными деталями материального быта. Материальная же культура в целом изменяется довольно быстро, что-то воспринимая из культуры других народов, но в основном откликаясь на социально-экономический прогресс. Скорость таких изменений, конечно, растет в силу именно этого последнего обстоятельства по мере приближения к современности, но и для эпохи первобытнообщинного строя археология приводит много примеров быстрых изменений форм керамики, орудий обработки камня и металла, даже усложнения орнаментов на сосудах и т. п. Общеизвестные трудности интерпретации археологических памятников в этнических терминах и объясняются в основном скоростью изменений археологических объектов изучения и невозможностью в этой связи в ряде случаев установить преемственность между ними[87]. В качестве примера можно указать на углубление в славянские или германские памятники, когда именно вследствие подвижности внешних форм материальной культуры трудно однозначно интерпретировать сходство в памятниках первой половины I и рубежа I–II тысячелетий н. э., и эта интерпретация вызывает в каждом отдельном случае обоснованные споры.
Перенося все эти соображения на зарю развития первобытного общества, нужно, конечно, помнить о застойности первобытной экономики, замедленности вследствие этого развития способов обработки кремня и изготовления орудий труда, по-видимому, застойности и каких-то зачатков древней культуры, хотя мы не имеем пока доказательств оформления таких зачатков для эпохи нижнего палеолита. Можно думать, что темпы изменений культурных элементов были сравнимы на заре истории с темпами изменений антропологических признаков. Скорость изменения тех и других была одного порядка. То же можно повторить, вероятно, и про языковые изменения. В общем, следовательно, в группах самых ранних гоминид скорость изменения объективных характеристик, которые затем становятся этническими признаками, была замедлена по сравнению с их динамикой в более поздние эпохи. Но еще важнее то обстоятельство, что сами эти скорости изменений различны в пределах антропологического состава, языка и культуры. Не предрешая ответа на вопрос о сравнительной скорости этих изменений до специальных исследований, подчеркнем важность этого вывода для нашей темы.
Географическая сопряженность расо- и этнообразования как исходное состояние.
Итак, мы имеем в результате проведенных сопоставлений несколько исходных положений, с помощью которых можно построить схему самого раннего этапа расообразования и этногенеза. Исходные популяции малочисленны, эндогамны (разумеется, сначала не в силу эндогамных запретов, а в силу изолированного географического положения) и относительно оседлы, т. е. имеют значительную охотничью территорию, в пределах которой и передвигаются более или менее регулярно. Замкнутость популяций относительна, и они периодически, хотя и случайно, включают в свой состав инородных членов, особенно при встречах с другими популяциями на границах охотничьих территорий. Антропологически эти популяции специфичны в соотношениях генетических маркеров и отличаются краниологическим полиморфизмом, но объединяются в то же время в пределах достаточно крупных территорий какими-то сходными вариациями единичных морфологических признаков, которые затем входят в число специфических характеристик более поздних расовых комплексов. В пределах этих популяций закрепляются различные традиции обработки камня и навыки изготовления орудий, а также формируется первичное самосознание на основе противопоставления своих чужим.
Первичные языки охватывают скорее всего не одну, а несколько популяций. Это облегчает распространение генов, культурных навыков и психологических стереотипов в пределах популяций, говорящих на одном языке, и затрудняют это распространение между группами популяций, говорящими на разных языках. Налицо диалектика процессов дифференциации и интеграции, начиная с раннего этапа истории первобытного общества, с самых ранних стадий нижнего палеолита. Но и при распространении процессов интеграции за пределы одной популяции на группу популяций границы географического распространения разнородных явлений в сфере антропологического состава, культуры и языка не пересекаются, а накладываются одна на другую. В первом явлении можно видеть самые ранние ступени расообразования, во втором и третьем — самые ранние ступени этногенеза. Таким образом, расообразование и этногенез были географически сопряжены на раннем этапе истории первобытного общества и популяции, а затем группы популяций древнейших гоминид представляли собою первичные ячейки не только расообразовательного, но и этногенетического процессов.
Изложенная точка зрения, на первый взгляд, противоречит той, которая считается общепризнанной в советской литературе[88], и которая неоднократно излагалась в связи с оценкой роли антропологических, этнографических и иных материалов в этногенетическом исследовании[89]. Однако противоречие это кажущееся. В рамках традиционного подхода речь идет о констатации отсутствия связи даже в распространении разнородных явлений в хронологических рамках классового общества и на поздних этапах развития первобытного общества. Что же касается самого раннего этапа истории первобытного общества, то по отношению к нему мы имеем, по-видимому, право говорить об известном сопряжении границ первичных популяционных общностей, культурных традиций и первичных языков. Это сопряжение было утеряно или уменьшилось в ходе истории в силу разного темпа хронологических изменений в явлениях, относящихся к сфере антропологического состава, языка и культуры. Именно поэтому необходимо было рассмотреть проблемы скорости этих изменений и сформулировать вывод о том, что темп изменений был разным.
Такова одна из возможных гипотез начального этапа расообразования и этногенеза, которую допускают сформулировать находящиеся в нашем распоряжении пока малочисленные фактические данные.
