в глаза, и кроткий, спокойный взгляд его успокаивал ей душу.
— Родимец ты мой, это дитятко мое, первый внучек мой, занемог и вот высох, как щепка. А со вчерашнего вечера глаза не открывает, да и не дышит, видать, — сквозь слезы простонала Катерина прохожему и рассказала ему все от самого начала. Старичок все молча выслушал и пристально посмотрел в лицо мальчика. По лицу умирающего еле заметно прошла конвульсия. Медленно приоткрыв рот, он вздохнул, затем все опять замерло.
— На милость Божью будем надеяться, враг почему-то сильно возненавидел это дитя, но Господь всемогущ. Запрягай быстренько пролетку и поспеши со мною, — сказал старичок, взял руки мальчика в свои ладони и, стоя над ним, долго что-то шептал про себя, видимо, молился. Федька бросил крышку на печь, моментально выскочил из избы и через несколько минут, запыхавшийся, крикнул в открытую дверь:
— Тарантас наготове, мамка!
Лицо мальчика от мух накрыли тряпицей, и Катерина вслед за старичком вышла из избы. Рыжий, будто почуяв, что от него зависит многое, как взял от ворот рысцой, так и, не замедляя хода, потрусил по дороге. Через час они остановились у крыльца избы. Старичок велел не распрягать коня и провел Катерину в избу. Взглянув в передний угол, Катерина так и застыла на мгновение с поднятой ко лбу рукой: образов там не оказалось. Но, овладев собой, она все же усердно и долго крестилась на пустой угол. Старичок торопливо дал какие-то распоряжения своей жене, такой же милой и добродушной, как и сам, и вышел в сельник. Садясь на скамью и вытирая слезы концом платка, Катерина рассказала свое горе хозяюшке, которая успокаивала ее Божественными словами, но какими-то другими, какие она не знала. Вскоре вошел в избу хозяин и принес две бутылочки с жидкостью.
— Вот, слушай внимательно, матушка! Во-первых, разожми рот у дитяти и влей из этой черной бутылки ложкой сколько он примет. Через время опять повторяй, и так весь день и смотри, как он вздохнет, то слава Богу, дитя твое живо будет. После этого пои его из второй бутылочки. А как увидишь, что он оживает, молись Богу и опять приезжай скорее ко мне.
Катерина судорожно прижала к груди целительные бутылочки и хотела уже бежать, но старичок остановил ее:
— Матушка, жизнь-то у Бога, а не в бутылочках, поэтому поблагодарим Его. — Старичок разговаривал с Богом, как с человеком, просто, сердечно, и хотя Катерина была смущена такой молитвой без образов, однако чувствовала, что какая-то сила проходит по ее жилам, а слезы у нее лились и лились. И пока старичок молился, она ниц лежала на полу. Каким-то сладким покоем наполнилась душа ее от такой молитвы.
— Ты смущаешься, что у нас нет образов, матушка? Бог есть дух и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине. Иди с миром и глубокой верой в живого Бога, и будет живо дитя твое. Бог любит вас, — с такими словами Катеринины благодетели проводили ее из избы и усадили в тарантас.
Домой, как ей показалось, доехала она очень скоро, отчасти потому, что было под гору, а главное, она была удивлена чем-то невиданным и неслыханным в доме своих новых знакомых.
Дрогнуло сердце Катерины, когда она увидела, что тряпица как лежала на лице мальчика, так и лежит, но все-таки с какой-то затаенной надеждой, помолившись, она разжала его рот и влила ложку жидкости. Часть влитого полилась ручейком через края губ. «Неужели все кончено?» — горько шевельнулось в ее сознании, но, вспомнив уверенность старичка и уповая на Бога, Катерина продолжала наблюдать за лицом ребенка. Через некоторое время она заметила, что влитая жидкость исчезла. Снова и снова принималась она за свое дело, но ребенок лежал, как бездыханный.
Всю ночь в невероятном напряжении просидела бабушка над своим внучком, напряженно всматриваясь в его лицо, как бы желая взглядом вызвать в нем жизнь. К самому рассвету от крайнего переутомления она впала в какое-то забытье и повалилась в изнеможении на койку. Вдруг, как током, пронзило ей все тело: ей почудилось, что мальчик слегка застонал. Катерина подбежала к лукошку и замерла: показалось ли ей это от переутомления? На лице ребенка не видно было никаких перемен. На улице заиграл пастуший рожок, а в ответ ему по деревне в предутренней тишине послышалось мычанье скота; за окном занималась зорька — пробуждалась жизнь. Катерина умылась на крыльце из титанца и вышла выгонять скотину в стадо. Управившись с хозяйством, она вошла и села устало на постель, голову ее непреодолимо тянуло к подушке. Но вот сердце в ней опять подпрыгнуло; ей опять почудилось, что мальчонка застонал; миг — и она нагнулась над лукошком. Ресницы у Павлушки дрогнули, глаза полуоткрылись, через прорези Катерина уловила искорку жизни, потом открылись губы, и в своей ладони она почувствовала движение детских пальчиков.
— Господи, Боже мой милостивый, да что это такое? Да неужели Господь смилостивился надо мною? Павлушенька, да неужели я еще услышу голосочек твой? — запричитала Катерина вне себя от радости. Потом она упала на колени и стала читать молитвы, какие только приходили ей на память. После первого возбуждения она вновь порывисто наклонилась над ребенком. Глаза его были открыты полностью, рот полуоткрыт, и ноздри еле заметно шевелились. Катерина вспомнила наказ старичка, открыла вторую бутылочку и, не переставая причитать, влила полную ложку в рот внучку. Легкое движение мышц на тонкой шее мальчика убедило ее, что он лекарство проглотил. Опять она накрыла мальчика от мух и сама в изнеможении упала на дерюгу. Сколько проспала — не заметила, но когда хватилась, солнце уже освещало избу яркими лучами. За окном на завалинке петух кричал свой победный клич. Катерина, подойдя к лукошку, подняла покрывало. Ребенок спал. Тихое мерное дыхание говорило о пробудившейся жизни. Слезы восторга опять навернулись на глаза Катерины, она сжала пальцы у себя на груди и, подняв глаза вверх, полушепотом проговорила:
— Неужели возвратится счастье мое? Да, возвратится оно! Бог милостив, мое счастье возвратится — счастье уже потерянной жизни!
Катерина, как и велел ей благодетель, опять поехала к нему. Возвратилась она к вечеру обрадованная, возбужденная, с новым лекарством и тут же дала его Павлушке…
Жизнь к мальчику возвращалась быстро, и Луша, как только узнала о радости выздоровления, явилась из города с полным ворохом разного добра и гостинцев. Мальчик был еще очень слаб, но Катерина с Лушей решили его поднять и обмыть. Кушать Павлушка стал с каждым днем все больше и больше. Аппетит его был
