на тот главный, на главнейший вопрос, ради которого, собственно, они нынче и встретились.
Корнилов должен был спросить у Бондарина, узнать у него, двинется ли его армия на помощь восставшим. Ответ же генерала был:
«Я не иду к вам на помощь. Но я жду помощи от вас! Жду с надеждой!», на нового главковерха молились – зачем-то ведь он явился, новый? Не для того же, чтобы оставить все, как было у незадачливого и чванливого чеха Гайды, генерала из фельдшеров? Бондарин – свой, русский, православный, прославленный, он должен прийти на помощь! Если не он, тогда кто же?
— Из двадцати, двадцати пяти тысяч вооруженных людей к вам будут пробиваться не более чем тысяч десять. Сколько из них сумеют пробиться, судить не могу. Другое дело, если бы вы пробились к нам, тогда ваше пополнение составило бы больше двадцати пяти тысяч. Намного больше!
Бондарин, как будто не слыша ответа, спросил:
— Те, кто пробьется ко мне, будут с семьями?
— Обязательно! И с беженцами численность отступающих составит тысяч сорок.
— Много, – вздохнул Бондарин. – Слишком много! Сумеет ли такая масса переправиться через Каму. Есть ли плавучие средства?
— Ничтожно малые. И, кроме того, к моменту переправы может пойти лед. Полковник Федечкин потому и настаивал на эвакуации мирного населения еще в начале сентября.
— Мост? – спросил Бондарин. – Есть ли возможность построить мост?
— Место возможной переправы установлено. Понтонный мост должен быть четыреста восемьдесят две сажени в длину.
— Четыреста восемьдесят две? – переспросил Бондарин. – В германскую войну я не припомню такого же случая. Нет, не было!
Вагон, постояв неподвижно, теперь снова скрипнул, толкнулся и покатился обратно от Иртыша к вокзалу, крепостная стена, ограда Мертвого дома, стала сокращаться на глазах, а потом Иртыш стал исчезать и заиртышская бурая степь с пятнами темной зелени, с аулом Каржас тоже. С обеих сторон снова начались железнодорожные постройки – депо, будки, бараки и неуютные жилые домишки, в таких не жить, а кое-как существовать.
— Кто будет наводить мост? – спросил Бондарин. – Есть ли опытные понтонеры?
— Вызвались инженер Вологдин и техник-поручик Лотков. Предусмотрено создать мостовой отряд из технического персонала заводов. Сто двадцать человек.
— Значит, план продуман?
— Чем больше мы продумывали план, тем больше убеждались почти в полной его невыполнимости.
— Да-а... – кивнул Бондарин. – Четыреста восемьдесят две! – повторил он по слогам, зажмурившись, а тогда Корнилов и увидел их зримо, эти сажени. Все до одной... Они покачивались в ночной мгле поперек потока Камы, скрипели, содрогались и сопротивлялись движению по ним людей, всему их множеству, всей их неестественно огромной массе.
...Сорок, может быть, и сорок пять тысяч мужчин, женщин, детей должны были пройти эти колеблющиеся сажени, и вот они идут, представил себе Корнилов, идут, идут, идут, гонят перед собой ревущий скот... Они двигаются одну ночь и не успевают переправиться с правого на левый берег, двигаются вторую – не успевают, двигаются третью – не успевают, а четыреста восемьдесят две мостовые сажени вот-вот разрушатся от напряжения, разорвутся...
Ревет голодный скот, стучат по настилу телеги, вопят люди, а «команда переправы» баграми уже отталкивает от понтонов первые льдины, команда с лихорадочной быстротой заделывает дыры и щели в настиле, связывает порвавшиеся канаты, опускает грузила и якоря в глубину реки... Четыреста восемьдесят две сажени бьются и дрожат, это агония, а на правом берегу все еще тысячи людей, и вот они теряют разум, и вот, топча друг друга и детей, бросаются на мост... Мост не выдерживает.
Все это отчетливо представил Корнилов тогда, в салон-вагоне главковерха, а спустя три недели все точно так и было в действительности; Только «команда переправы» называлась по-другому – «мостовой отряд».
И гражданская война в ту ночь переправы для Корнилова тоже кончилась. Он воевал еще долгое-долгое время, но это уже был апокалипсис, который властно увлек его за собой. И ничего нельзя было с этим поделать, что-то изменить.
И стоило ли менять-то?
Ну, ладно, конец света не состоялся тогда, осенью 1918-го, но Корнилов же своими глазами видел его, значит, он возможен Значит, он вот-вот и вернется – «С добрым утром, вот и я!» – и обязательно состоится если не нынче, так через пять, через десять лет, какое имеет значение – пять, десять? Это уже детское занятие – отличать пять от десяти!
И логика здесь открылась Корнилову: конца света не было бы никогда, если бы никогда не являлась к человеку его мысль, но вот она явилась, воображая себя бесконечной и бессмертной. А этого не могло быть, мысль не была ведь свойственна миру, она пришла в него позже всего другого и, наверное, раньше всего другого из него уйдет, чуждая пришелица. Сама уйдет и жизнь увлечет за собою.
Она кичилась своим могуществом, не подозревая, что по закону равенства действия и противодействия столько же, сколько накапливалось в мире ее, могущественной мысли, столько же появлялось и антимысли, то есть бессмыслицы, и что, чем могущественнее будет и то и другое, тем скорее их противоборство кончится концом света...
Да-да, это видение переправы, эти звуки, этот леденящий холод до мельчайших подробностей оказались пережитыми Корниловым заранее, и тем невероятнее все было, когда это случилось в действительности... Он проклинал свое безошибочное, совершенно точное воображение – если воображение и действительность так точно и совершенно совпали, куда и во что мог укрыться он? И все эти люди – куда?
Обезумев, они бежали от опасности, но, вернее всего, бежали в другую, еще большую опасность. Они бежали не с правого на левый берег Камы, а неизвестно куда – на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток, в Китай, в Америку, на тот свет, но даже и на том свете все равно они не найдут успокоения и самих себя не найдут, тех людей, которыми они когда-то ступили на зыбкий настил понтонного моста длиною в четыреста восемьдесят две сажени.
Вот какая сумятица стояла тогда в душе Корнилова. А припомнить, она – такая же – и во всем белом лагере стояла.
Все эти соображения пришли к Корнилову несколько позже. А тогда, в салон-вагоне, он спросил у Бондарина:
— Когда прикажете отбыть в Иржинск? Будут ли вами переданы какие-либо распоряжения?
— Все, что будет необходимо, я передам туда другими путями. Вы же, капитан, встретите иржинскую армию и беженцев на переправе и затем проследуете с
