пальцев; второй очень быстро пачкается; серый — самый оптимальный: и незаметно, и опрятно.
— А цифры? Что они значат?
— Уровень доступа, группа и владелец.
— Откуда Вы всё это знаете?
— На совещании был, когда систему доступа утверждали.
Группа подошла к полупрозрачным дверям, раскрывавшимся, как в метро, в обе стороны.
— Еугений! — с улыбкой сказал Сэм. — А почему Вы так не любите программистов? Один из них у Вас девушку увёл?
Куратор глянул на Лазара, опустил голову, и, ничего не ответив, зашёл внутрь, толкнув дверь от себя.
— По-моему, ты попал в яблочко. — Горелик пихнул локтём в бок друга. — Ну, теперь держись. Нажил врага, сам того не желая.
–
Внутри ангар казался огромным. Остро пахло свежей краской, всё говорило о недавно и спешно законченной стройке. Невдалеке от «проходной» стоял ряд металлических шкафчиков для переодевания, как на банальном заводе. К ним и повёл Евгений свою команду.
— Вот ещё одно предназначение цифр на карточке, — куратор показал пальцем на номера шкафов, — найдите свой и переоденьтесь. Эти правила устанавливаем не мы.
Внутри железного ящика был стандартный белый халат, мягкие тапочки с задником на высокой диэлектрической подошве, персональная обувная «ложка», гигиенический набор в сумочке на «молнии» и полотенце.
Горелик моментально скинул куртку и обувь, с удовольствием облачился в халат, примерил тапочки — точно по ноге.
(Надо же, и размер знают, — подумал он. — Впрочем, чему я удивляюсь? Интересно, что они НЕ знают…)
Шкафчик Лазара оказался в паре метров справа. Питер увидел, как компаньон, натянувший такой же белый халат, с сомнением вертел в руках сменную обувь. Выражение лица Лазара не говорило — оно кричало о нежелании надевать нечто непонятное. Он с сомнением ощупал тапок, засунул руку внутрь и даже понюхал его — характерный запах новой, не ношеной обуви, ничего более.
— Ты ещё лизни их! — засмеялся Горелик. Пришла его пора ехидничать.
Лазар глянул на друга, нехотя, с выдохом, переобулся и аккуратно поставил в шкафчик неброские, но очень дорогие кроссовки, всем своим видом показывая своё отношение к столь неравноценному обмену.
Горелик посмотрел по сторонам — куратор исчез. Вместо него откуда-то выскочил Терещук, ухватил Питера под руку, потащил в сторону закрытой брезентом части ангара и затарахтел.
— Пётр Борисович! Здравствуйте! Пойдёмте уже! Мы очень ждём Вас! Ну, где Вас носит? Тут столько вопросов!
Учёный что-то тараторил, но Питер его не слушал. Почти бегом они обогнули край брезентового занавеса, и тут Горелик остановился, как вкопанный: за пологом стояла Установка. На ней, как муравьи на гусенице, негромко переговариваясь, копошились два десятка людей в белых халатах. Отмытая от пыли долгих путешествий, освещаемая Солнцем через окна под крышей, она сверкала металлическими боками, отбрасывая блики на весь ангар.
Питер стоял, широко открыв глаза и разинув рот.
«Муравьи», как по команде, остановили работу и разом обернулись. Наступила звенящая тишина, которую нарушил голос профессора Жилина.
— Пётр Борисович! Что случилось? Что-то не так с установкой?
— …Она прекрасна.
14
Горелик на ватных ногах подошёл к Установке и обнял её. Белые халаты окружили Питера, с удивлением и недоумением глядя на такое проявление чувств. Жилин протолкался к Питеру, мгновенно оценил ситуацию.
— Так, что встали? Ни у кого работы нет? — развернувшись к собравшимся, внезапно появившимся командным голосом произнёс он. — Работаем! Работаем! Совещание через полчаса.
— Спасибо, профессор, — тихим голосом произнёс Питер, — простите мне эти эмоции. Я до последней секунды не верил, что увижу Её, целую и невредимую.
Сошедшиеся вернулись к своей работе все, кроме одного. Этот один, собственно, работу и не прекращал, лишь изредка, из-под тишка, бросая взгляд на происходящее.
— Полноте, батенька, — ответил Жилин, — я Вас прекрасно понимаю, мы все уже только ею и живём.
Учёный, по своей неизменной привычке, ухватил Горелика за руку и повёл того к огромному столу, на котором находились вскрытые и запечатанные разномастные коробки. Парочка проходила мимо не отрывавшегося от работы сотрудника, и Питер поймал его искоса брошенный взгляд.
Жилин волок Горелика к столу, по пути что-то увлечённо рассказывая, но ведомый не отрывал глаза от того, с кем встретился взглядом. Профессор отпустил его рукав, подбежал к столу, а Питер, уже почти свернув шею, шёл, не видя куда, всё смотря на спину работающего «белого халата». Уже у стола он буквально наткнулся на Жилина.
— Простите, профессор. Что-то я сегодня рассеян.
— Не страшно, Пётр Борисович, — улыбнулся собеседник, — втянетесь. Так вот, я продолжу. Буквально час назад наш коллега доставил с производства недостающие элементы оптики, и уже начал монтировать их. Сейчас я вас познакомлю. Владимир Георгиевич!
Питера как холодным душем обдало, и он потряс головой.
— Что случилось, Пётр Борисович? Вам нехорошо? — Жилин озабоченно смотрел на Горелика.
— Всё в порядке, — Питер ещё раз встряхнул головой. — Шквал воспоминаний из юности. Показалось.
Меж тем сотрудник, которого позвал профессор, спрыгнул с подмостней установки, поправил халат и неспешно направился в их сторону. Горелик оцепенел.
— Не показалось, Пётр Борисович, — человек остановился в двух шагах от Питера, — не показалось!
Жилин ошалело крутил головой, глядя то на Горелика, то на подошедшего.
— Вольдемар?..
— Да, Петька, это я.
Они бросились в объятья друг друга.
— Вольдемар… — Питер прижался к плечу Павловского, потом оторвался, снова посмотрел на него и сжал так, что у того затрещали кости. — Вольдемар!
— Да тише ты, бесёнок! — Павловкий высвободился из объятий. — Задушишь! Пойдём, присядем. Давай, рассказывай! Как ты?
— Я так рад тебя видеть, ведь буквально утром вспоминал о тебе. — Питер уселся на стул. — Что «я»? Как видишь, я — здесь, установка — тоже. Обо мне потом! Лучше ты рассказывай.
— Простите, вы разве знакомы? — влез в разговор сильно удивлённый Жилин.
— Конечно! — в один голос сказали обнимавшиеся и засмеялись.
— Конечно, профессор, — Павловский улыбнулся, — ведь папа Петра — мой первый научный руководитель. Вы разве не знали?
— Погодите, — Жилин удивился ещё сильнее, — Ваш первый руководитель — ныне покойный Савицкий, разве не так?
— Нет. Первым был Борис Ефимович. Но, когда Горелики собрались эмигрировать, он передал меня Савицкому, предварительно договорившись, что его фамилия нигде не будет фигурировать. Они были в приятельских отношениях, и Савицкий каким-то образом смог внести изменения в документы.
Павловский вздохнул и продолжил.
— Мы занимались на квартире Гореликов почти до самого отъезда. Помнишь, Петька, как я был против? Впрочем, кто я такой для вас…
— Как «кто»? А кто учил меня драться? А кто постоянно подсовывал мне деньги на подарки отцу и деду? Ты — моё самое яркое воспоминание юности!
— Да отпусти ты меня уже, бесёнок! — Павловский высвободился
