Сквозь туман постепенно начинали вырисовываться очертания дома. Дом был старый, довольно нелепой формы, из красного камня, с пристроенной с одной стороны оранжереей и с башенкой, напоминающей перечницу, над парадной дверью. Наружные двери были открыты и я, пройдя по траве, а потом по гравию, поднялась на крыльцо и нажала кнопку звонка. Не дожидаясь, пока его отголоски стихнут в глубинах дома, я открыла внутреннюю стеклянную дверь и вошла.
В доме было тихо. Чисто прибрано. Однако холл не украшали цветы, не лаяли собаки, звонкие детские голоса не нарушали тишину. В воздухе витали ароматы хвои и полироли, к которым примешивался слабый запах дезинфекции — запах больницы, настолько мне знакомый, что я сразу его узнала. Стоя посреди холла, я стащила с головы вязаную шапку. Посмотрела на лестницу — ни души. Потом позвала, стараясь, чтобы мой голос звучал не слишком громко:
— Есть тут кто-нибудь?
В тишине раздались шаги — они доносились с верхнего этажа. Однако то была не быстрая походка медсестры в туфлях на резиновой подошве, а тяжелая мужская поступь. «Сэнди Рейки», подумала я. Он поднимался наверх, чтобы пополнить запасы дров в корзинке у догорающего очага. Я подождала еще немного.
Мужчина шел по лестнице. Оказавшись на площадке, он остановился. Его силуэт вырисовывался на фоне окна. Но это не был Сэнди Рейки, тощий и сгорбленный, каким он мне запомнился. Передо мной стоял высокий мужчина в килте и теплом свитере.
— Кто здесь? — спросил он, а потом увидел меня — я стояла в холле, глядя на него снизу вверх. Глаза наши встретились. Повисло долгое молчание. Потом, в третий раз за день, другой человек назвал мое имя.
— Лавиния.
И я просто ответила:
— Рори.
Он спустился по ступеням, придерживаясь за перила. Потом пересек холл и взял меня за руку.
— Поверить не могу, — сказал он, а потом поцеловал меня в щеку.
— Я тоже. Мне сказали, что ты в Нью-Йорке.
— Прилетел пару дней назад. Но я безвылазно сидел в доме.
— Как бабушка?
— Она умирает. — Из его уст это прозвучало совсем по-другому, нежели у Стеллы Феллоуз. Мирно и безмятежно — как будто он сказал, что миссис Фаркуэр отходит ко сну.
Я пробормотала:
— Я приехала повидаться с ней.
— Откуда? Откуда ты приехала?
— Из Релкирка. Я там работаю медсестрой. Это всего на месяц. Сегодня у меня выходной. Вот я и решила съездить в Лахлен. Мама говорила мне, что миссис Фаркуэр болеет, но я подумала, может, ей уже лучше…
— У нее круглосуточно дежурят сиделки. Той, которая работает днем, понадобилось съездить в Релкирк за покупками, так что я одолжил ей свою машину и пообещал присмотреть за бабушкой. — На мгновение он умолк, а потом сказал: — В гостиной горит камин. Пойдем-ка туда. Там немного повеселее. К тому же тебе надо обсохнуть.
В гостиной действительно было веселей. Он подбросил полено в камин, и над ним сразу взметнулось пламя. Я сбросила мокрую куртку и протянула к огню багровые, распухшие от холода руки. Он сказал:
— Расскажи мне о себе.
И я стала рассказывать, а когда покончила с семейными новостями, то почувствовала, что совсем согрелась. Тут часы на каминной полке пробили четыре, и Рори, оставив меня сидеть у камина, пошел поставить чайник и налить нам чай. Я сидела в тепле и уюте, дожидаясь его. Он вернулся с подносом, на котором стояли чайник и чашки, а еще кусок имбирного пряника, завалявшийся в коробке. Я спросила:
— А как дела у тебя? Я рассказала тебе все про свою семью, так что придется и тебе поделиться новостями.
— Вообще-то, рассказывать особенно нечего. Я некоторое время работал у отца, а когда он умер, решил уехать — поступил на работу в наше американское представительство. Когда у бабушки случился удар, я находился в Сан-Франциско. Вот почему мне понадобилось так много времени, чтобы вернуться.
— Священник отправил тебе письмо…
Я стала разливать чай. Рори сидел в кресле; он усмехнулся и пристально посмотрел на меня.
— Как и прежде, слухи в Лахлене распространяются со скоростью света. Кто тебе сказал?
— Миссис Макларен из магазина, а потом миссис Феллоуз.
— Эта женщина! От нее сплошные неприятности! Она бесконечно звонит, донимает сиделок своими распоряжениями, всеми командует, говорит старым Рейки, что им надо делать… Сущий кошмар!
— Она сказала, что миссис Фаркуэр лежит как бревно и нет смысла ее навещать.
— Она в бешенстве из-за того, что ее и близко не подпускают к дому, и страшно завидует, если кто-то приходит сюда.
— Мне кажется, она озлоблена на всех людей. По крайней мере, мама всегда так считала. Но ты продолжай. Что случилось дальше, когда ты был в Америке?
— Ну, я получил то письмо от священника. Но только после возвращения в Нью-Йорк. Мне еще надо было переделать кучу работы, так что я не сразу добрался домой. Взял короткий отпуск — скоро мне придется вернуться. Ужасно, что надо уезжать, но другого выхода нет. Я разрываюсь на две части — как будто меня тянут в разные стороны. Я ведь ее единственный ближайший родственник…
— А если она… когда она умрет… что будет с домом?
— Он перейдет ко мне. Представляешь, какое роскошное наследство! Только я ума не приложу, что мне с ним делать.
— Может, бросишь свой серьезный бизнес и переселишься в деревню? Займешься сельским хозяйством.
— И закончу как Лайонел Феллоуз — буду говорить «хорошего улова!», всякий раз поднимая бокал.
Я обдумала его слова.
— Нет. Тебе это не грозит.
Он снова усмехнулся.
— К тому же сельское хозяйство в наши дни — это как раз весьма серьезный бизнес. Мне придется снова пойти в колледж, начать с самого начала, изучить весь процесс…
— Многие люди так и поступают. Ты можешь поехать в Сайренчестер. Там есть такой факультет — его называют «курс джина с тоником». Там учатся люди взрослые, например военные, вышедшие в отставку.
— И откуда ты это знаешь?
— Моя мама живет в пяти милях от Сайренчестера.
Он рассмеялся и сразу стал намного моложе — таким, каким я его помнила.
— И я снова буду поблизости от тебя. Вот это соблазн — отличная сочная морковка для такого старого осла, как я. Надо поразмыслить об этом на досуге. — Внезапно лицо его посуровело. — Я ни за что не выпущу из рук этот дом. У нас была здесь такая счастливая жизнь! Помнишь, как мы ходили на ферму за молоком? Как ты кормила из бутылки ягненка?
— Конечно, помню.
— А тот вечер, когда мы танцевали рилы…
Мы все говорили и говорили, делясь воспоминаниями, пока часы не пробили пять. Я не могла поверить, что час пролетел с такой головокружительной быстротой. Я отставила пустую чашку и поднялась на ноги.
