Глава 1. Реставрация монофелитства
Новый император Византии едва ли являлся тем лицом, которому по силам было справиться со всеми проблемами и бедами, обрушившимися на Империю в последнее десятилетие. И не случайно летописец говорит, что «царствование его было нехорошим и легкомысленным»[1050]. По некоторым сведениям, он принадлежал к знатному роду, входившему в состав армянской аристократии, но его опытность в делах государственного управления оставляет большие сомнения. Кроме того, находясь долгое время в ссылке, Филиппик едва ли смог приобрести необходимые государственные знания, да и личные особенности его натуры не позволяли надеяться на счастливое царствование этого человека, фантазией судьбы вознесенного на высший пьедестал.
Конечно, он был образован, красноречив и по-своему неглуп. Однако эти качества вступали в явное противоречие с непомерными амбициями нового царя, его склонностью к роскоши и удовольствиям, которым он предавался с какой-то безумной страстью, а также с отсутствием каких-либо организаторских способностей. При всех личных недостатках казненный император Юстиниан II был рачительным хозяином и сумел все-таки пополнить государственную казну, но теперь собранные средства бездумно растрачивались на прихоти нового правителя.
Как и многие случайные на троне люди, Филиппик полагал, будто Божественное провидение с юности предназначило его для какой-то важнейшей миссии, исполнив которую он повернет колесо истории в другую сторону. Вопрос для него заключался только в том, чтобы определить, в чем же суть этого таинственного поручения? Но вскоре ответ был получен, и Филиппик напрямую связал его с фактом своего воцарения.
Еще в юные годы Филиппик, семья которого исповедовала монофелитство, сошелся со Стефаном, помощником Антиохийского патриарха Макария, анафематствованного VI Вселенским Собором. Но, по-видимому, монофелитство не стало его твердым убеждением, хотя и оставило некоторый след в душе. Скорее, он был индифферентен к вопросам веры. Повзрослев, Филиппик как-то посетил один из монастырей, где пребывал под арестом «на перевоспитании» монах-монофелит, прослывший в некоторых кругах пророком. Взглянув на молодого человека, монах невозмутимо предрек тому царство. Естественно, Филиппик смутился, но монах продолжал: «Если такова воля Бога, то к чему ты возражаешь? VI Собор решил плохо. Если ты воцаришься, то отвергни его, и твое царство будет мощно и продолжительно».
Для амбициозного авантюриста, каким в душе был Филиппик, такое «пророчество» стало настоящим руководством к действию, и он терпеливо ждал, надеясь на его скорое исполнение. Когда вследствие внутренних волнений царем стал Леонтий, горькая обида охватила его, но монах, которого молодой человек посетил вновь, успокоил: «Не спеши! Исполнится!» Вновь потянулись годы ожидания, и вот царский трон перешел к Тиверию – Филиппик вновь обратился к «предсказателю» и услышал ответ: «Не спеши! Дело в будущем»[1051].
Очевидно, молодому аристократу не терпелось примерить царскую диадему, поскольку в скором времени об этих «пророчествах» знали все при дворе. А когда Филиппику привиделся сон, в котором орел кружил на его головой, надежды переросли в твердую уверенность, за что он и поплатился свободой, проведя несколько лет в ссылке. Наконец, в силу указанных выше обстоятельств Филиппик был провозглашен царем, и теперь он решил исполнить «высшую» волю Небес.
В первую очередь Филиппик заявил, что не переступит порога царского дворца до тех пор, пока не будет уничтожено изображение VI Вселенского Собора в передних покоях и запись о нем на арке Милия на площади Августея. Его приказание было моментально исполнено, и поверх уничтоженных записей придворные художники изобразили самого императора и патриарха Сергия, официального автора монофелитства.
Привычка повиноваться царской власти, особенно в эпоху, когда система государственного управления почти рухнула и каждый новый император внушал надежду на скорое выздоровление Римского государства, невольно расширила круг сторонников Филиппика. Кстати сказать, то, с какой легкостью клир и царский двор отнесся к попытке реставрации монофелитства царем, со всей очевидностью свидетельствует о резком падении духовной образованности византийцев того времени, и полной деморализации общества, лучшие представители которого (а их ранее было очень много) шли на смерть ради своих идеалов и убеждений. Если византийское общество того времени и являлось православным, то, скорее, по привычке, чем по убеждениям. Такое состояние умов вообще характерно для «смутных времен», не стала исключением и Византия.
Надо сказать, царь был последователен в своей нелюбви к VI Вселенскому Собору: он официально кассировал его решения, утвердил «догмат» о единой воле во Христе, восстановил память патриарха Сергия и папы Гонория и приказал внести их имена в диптихи. Экземпляр соборных деяний, некогда обнаруженный императором Юстинианом II, хранящийся во дворце, был публично сожжен. Патриарх, твердый в своем православии, лишился кафедры, на которую по приказу царя поставили патриаршего библиотекаря Иоанна (712—714).
