Совета, куда входило несколько хуторов, в том числе и его родная Гавриловка…
В марте 1941 года вместе со многими командирами Красной Армии, находящимися в запасе, Иван Лазаревич Четвериков был призван на военные сборы. С первых дней войны участвовал в боях и погиб через несколько недель где-то под Белой Церковью, командуя ротой. Ему было тридцать три, и он пережил всего на несколько лет своего брата-двойника…
Для моих детей рассказы их бабушки Луши о двух ее братьях Иванах, которые погибли на разных войнах, сплавились в один образ Ивана-воина, отдавшего жизнь за Советскую Россию. Да и для меня теперешнего, с высоты прожитых лет, они тоже сливаются в одного Ивана Четверикова. Они оба жили и бились с врагами отечества и пали на поле брани.
Однако одного из них я знал, а о другом слышал только рассказы, переросшие в моем юношеском воображении в легенду. Гражданская война, где погиб старший Иван, для меня всегда была далекой и героической историей. Там лихие конники, неуловимые тачанки, романтика, здесь же, на какую попал я и сам, бесконечные бомбежки и пожары, минометные и артиллерийские обстрелы, смерти, голод и холод, — все, что пришлось пережить за полгода боев в Сталинграде.
Дети и внуки Ивана-младшего не знают, где могила их отца и деда, мать Ивана-старшего ездила, как я уже говорил, хоронить сына. И в этом тоже различие между войнами, на которых погибли оба Ивана Четверикова.
Мать старшего Ивана Анна, по семейной легенде, с похорон вернулась с «богатством». Друзья Ивана «надарили ей полмешка денег. И царских, и керенок, и других всяких, даже махновских». Но все они скоро вышли из употребления, ими обклеили внутренние стенки сундука. Этот сундук еще и мне довелось видеть. По той же легенде баба Аня привезла с собой и одежду Ивана и кое-какое «барахло». Его ей надарили сослуживцы сына. Из личных вещей Ивана в нашей семье долго была крышка от серебряных часов с надписью: «Ивану Четверикову от Реввоенсовета Республики». Сейчас уже не помню, кажется, еще была линза и футляр от бинокля и еще что-то. Но все это погибло в войну, в Сталинграде, вместе с нашим домом.
По рассказам моей мамы, многие личные вещи Ивана хранились в семье его матери до самой ее смерти. Она умерла перед самой войной, в 1940 году, а может быть, чуть раньше.
Помню, как несколько раз приезжала к нам сухонькая, опрятная и очень добрая старушка. Сейчас не могу припомнить разговора с ней о дяде Иване, но знаю, они были.
Вот все то немногое, что сохранила моя память из рассказов в нашей семье о герое гражданской войны Иване Ефимовиче Четверикове, награжденном в числе первых в стране орденом Красного Знамени.
Ко всему рассказанному, возможно, необходимо добавить следующее. У Ивана Четверикова-старшего не было своей семьи. Он так и не успел жениться, хотя, по рассказам деда и матери, «девок за ним сохло много».
— До ухода в солдаты, — вспоминала мама, — дед не разрешал жениться. А девушка у него была хорошая. Ждала его, пока он служил действительную. А потом началась война. И он все на войне и на войне… Была невеста у него, когда вернулся из солдат. Это уже другая, из соседнего села. Собирался жениться, а тут гражданская война… Тогда, когда его заарестовали красные, он был у своей невесты. А тут белые нагрянули… Так без жены и детей жизнь свою короткую и прожил. Может быть, это и к лучшему. Когда погиб, сиротами никого не оставил…
Так рассуждала о судьбе своего старшего брата моя мама, сравнивая ее с судьбой младшего Ивана, у которого было трое малолетних детей, когда он погиб в самом начале уже другой войны.
1975
ЖИВАЯ ПАМЯТЬ
1
Последний век второго тысячелетия принес миру не только величайшие открытия науки и техники, но и неисчислимые бедствия и народные страдания, породил в людях тотальный страх перед будущим. Поставив на конвейер научно-технической революции фантастические достижения человеческого разума, он открыл эскалацию малых и мировых войн, присваивая им порядковые номера: Первой, Второй…
Сейчас человечество подошло к тому роковому рубежу, о котором, по воспоминаниям Н. К. Крупской, предупреждал Ленин:
«При дальнейшем развитии будет изобретено такое оружие массового уничтожения, что война станет невозможной».
Невозможной, потому что современную войну нельзя выиграть. Уничтожить друг друга можно, а победить нет. Это теперь понимают все, но не все могут сойти с эскалатора ядерного безумия. Понимая сложность и трагичность той тупиковой ситуации, в которую зашел мир, наша страна предложила реальный план выхода человечества из ядерного тупика.
Начиная с того года, который ООН объявил годом мира, в оставшиеся пятнадцать лет двадцатого века предложено очистить планету от ядерного оружия и открыть людям в третьем тысячелетии перспективу навсегда похоронить все войны. С таким глобальным и всеобъемлющим предложением могла выступить только наша Коммунистическая партия. Сделала она это заявление от всего советского народа, который больше, чем другие, знает, какие страдания несет война. «…Из 55 миллионов убитых в Европе 40 процентов — граждане Советского Союза». Об этом печальном итоге второй мировой войны говорит Генрих Бёлль в своем последнем произведении «Письмо моим сыновьям…», опубликованном в «Иностранной литературе» № 12 за 1985 год.
Все знают цифры наших потерь во второй мировой войне, но меня ошеломило это процентное соотношение. В густонаселенной Европе воевали десятки государств, а основная тяжесть потерь и страданий выпала нашей родине. В сердце народном до сих пор кровоточат незаживающие раны. Хранит страшное лихолетье войны и наша общественная память — литература и искусство.
Гавриил Троепольский, говоря об ответственности литературы перед нынешним переломным временем, видит в «строе большого писательского подразделения» современных литераторов, пишущих о войне, три группы.
«Старая гвардия — живые свидетели от гражданской войны и до наших дней, ветераны Великой Отечественной войны. Их становится все меньше и меньше. Этот отряд писателей во главе с М. Шолоховым и А. Твардовским создал такой силы литературу, равной которой нет в мире.
Писатели — подростки войны. Это те, которые помнят и своей кожей, и своим сердцем: не раненый, а носит осколок под сердцем — память своего детства и страданий близких, носит, как кровавую запись детской, рано повзрослевшей души. Это поколение, продолжая традиции старой гвардии, вошло в общее течение литературы смелой волной высокой духовности.
И поколение писателей, не знающих войны, родившихся во время войны и после нее. Они изучали свое прошлое не только по литературным источникам, но главным образом по прямым рассказам
