в Севастополь, отправлялся в девять часов сорок одну минуту утра, поэтому я посидел в пустом буфете до рассвета, после чего прогулялся по улицам рядом с вокзалом. Смотреть было нечего. Захолустье везде одинаково, если отбросить климат и флору. Попавшиеся навстречу нижние чины переходили на строевой шаг и козыряли. Я отвечал небрежно. На фронте отвыкаешь от муштры.
Дождавшись, когда откроется киоск, купил киевские газеты трехдневной свежести и вернулся в буфет. Заказав пиво и отбивную, читал прессу, от которой тоже отвык. На четверть или даже на треть номера были заполнены сводками с фронта и статьями диванных полководцев. Ни о чем не врут так много, как о войне и сексе, особенно те, кто не участвует.
157
Севастопольская офицерская школа авиации находится в двадцати верстах от города, рядом с хутором Александро-Михайловка на берегу речушки Кача, из-за которой и получила второе, неофициальное название Качинская. Пять лет назад там началось строительство учебных классов, ангаров, подсобных помещений, жилья для преподавателей, инструкторов и курсантов. Уже есть каменная вышка для наблюдений. В будущем такие будут называть командно-диспетчерскими, а пока радиосвязи нет. В экстренных случаях поднимают флаги, требуя сесть или наоборот. От нее вправо на одной линии расположены пять двухэтажных домов. В центре главный корпус с островерхой башенкой и по бокам него по два однотипных. Дальше были одноэтажные вспомогательные и ангары для аэропланов, а за ними во впадине — мастерские, склады, казарма для нижних чинов…
Извозчик привез меня за два рубля прямо к главному корпусу, перед входом в который стоял солдат с карабином у ноги, одетый в шинель с накинутым на фуражку башлыком. Температура была небольшой плюс, но с моря дул сильный ветер. Видимо, из-за него и не было полетов. Увидев меня, часовой взял «на караул». Козырнув в ответ, я оставил барахло на широком каменном крыльце под его присмотром и зашел в помещение.
Внутри слева за деревянным барьером сидел черноволосый черноусый унтер-офицер с пехотными погонами, который, увидев меня, сразу встал и поприветствовал:
— Здравие желаю, ваше благородие!
Я ответил и упредил его вопрос:
— Прибыл на учебу.
— Разденьтесь, — показал он на окошко гардероба рядом, — и пройдите на второй этаж к начальнику школы.
Гардеробщиком был рядовой с туповатым, плоским в рытвинах лицом, будто при рождении шмякнулся им о неровный грунтовый пол. С приоткрытым ртом он уставился, как ребенок, на мои награды и только после того, как я гмыкнул, взял шинель и фуражку, выдав взамен номерок с цифрой двадцать три. Я подошел к большому, от моих коленей и выше головы, зеркалу, поправил китель, полюбовался собой, коротко подстриженным и идеально выбритым. Поезд прибыл в Севастополь без пяти час пополудни. Спешить было некуда, поэтому я зашел в ближнюю от вокзала парикмахерскую, где малорослый худой татарин с плешью на макушке, быстрыми и точными движениями сделал меня полностью соответствующим уставу.
В приемной начальника школы сидел за столом с черным телефоном подпоручик лет двадцати двух, судя по мягкому лицу и сутулости, явно не прошедший даже юнкерском училище. Наверное, не имел отсрочки от службы, вот родители и воткнули его вольноопределяющимся к знакомому начальнику подразделения, где через год получил офицерский чин и остался в тылу. Он увлеченно читал книгу, оторвавшись, только когда я громко закрыл за собой дверь.
Он вскочил, поприветствовал меня, спросил, по какому вопросу. Я представился и ответил, что прибыл на учебу, чем удивил молодого человека.
— Группа уже обучается больше месяца, — проинформировал он.
— Придется сделать для меня исключение, — сказал я.
Подпоручик зашел в кабинет, доложил обо мне, получил разрешение впустить.
Внутри за Т-образным столом сидел мой старый знакомый подполковник Стаматьев Харлампий Федорович, бывший начальник Одесской воздухоплавательной школы.
— Неужели это вы, господин профессор⁈ Да еще с такими наградами! Глазам своим не верю! — искренне воскликнул он.
— У меня дурная привычка лезть, куда не следует! — ответил я как бы в шутку.
— Всем бы такую! — пожелал подполковник Стаматьев, после чего крикнул адъютанту: — Господин поручик, прикажите, чтобы нам чай принесли! — и посплетничал: — Ни на что другое больше не годится. Родственник моего предшественника.
— Здесь от него меньше вреда, чем на фронте, — предположил я.
— Так же подумал, поэтому не отправляю в строевую часть, — признался Харлампий Федорович: — Ну, рассказывайте, дорогой мой, где воевали, за что награждены?
Рассказывал я пару часов, но несколько раз нас прерывали офицеры, приходившие по делам. Выдули чая по пять стаканов с пирожками с ливером, которые испекли под руководством жены хозяина кабинета, сопровождавшей мужа в горе и радости, жившей в доме, построенном для персонала на хуторе Александро-Михайловка. Впрочем, там уже появилась церковь, так что населенный пункт стал селом. Само собой, никаких проблем с включением меня в группу не было.
— Это им надо будет нагонять вас! — решил подполковник Стаматьев. — Кстати, если не затруднит, прочтите им ту лекцию, что нам в Одессе.
Конечно, не затруднит. Болтать — не под артиллерийским обстрелом находиться в мороз.
158
Обучение в Севастопольской офицерской школе авиации сильно отличалось от Одесской, где из нас делали всего лишь пилотов. Да и авиация развивается быстро. В Одессе мы учились взлетать, делать «восьмерку» или «квадрат» и садиться. За четыре года появилось много нового, начиная с фигур высшего пилотажа: «петля» Нестерова, которую позже назовут «мертвой»; «бочка» — поворот на триста шестьдесят градусов вокруг горизонтальной оси, не меняя направление; «иммельман» — боевой разворот с полубочкой в конце полупетли, названный в честь немецкого летчика, впервые исполнившего в прошлом году; «переворот» — наклон на сто восемьдесят градусов и возвращение в горизонтальное положение, когда окажешься на обратном курсе. Кстати, во время своей лекции я соврал, что рассчитал полет аэроплана во время «штопора» и пришел к выводу, что из него можно выйти. Мол, пока не знаю, как это сделать, но попробую, когда наберусь опыта. Пока что «штопор» — синоним слова «конец», причем в крайнем эмоциональном варианте, а в будущем станет обычной фигурой высшего пилотажа. Мои слова, как, впрочем, почти вся лекция, вызвали бурный интерес не только у курсантов, но и у инструкторов.
Учились пять дней в неделю. Нам читали лекции по теории авиации, двигателям внутреннего сгорания, топография, баллистике и основам бомбометания, фотографической топографии и аэрологическому наблюдению. Во время полетов отрабатывали ведение разведки; фотографирование с помощью аппарата закрепленного снизу и приводимого в действие шнуром; бомбометание с использованием обычных ручных гранат или фугасных каплевидных бомб со стабилизатором весом от десяти фунтов до двух пудов, придуманных капитаном Орановским, которые подвешивали
