Рокоссовский жадно затянулся, отложил дымящуюся папиросу в пепельницу и набрал номер телефона.
— Я слушаю, — ответила усталым голосом жена.
— Ты скажи, Юлия, Ада дома?
— Нет, их факультет продолжает работать в каком-то подмосковном колхозе на уборке картошки.
— Она скоро вернется? — спросил Рокоссовский, чтобы как-то заполнить паузу и приступить к тяжелым объяснениям.
— Дней через десять.
— Пусть поработает. Это ей на пользу.
— Как ты доехал?
— Хорошо.
— Почему не спишь?
— Да вот, не спится.
— Почему?
— Знаешь, Юленька, я не могу больше так, — сказал Рокоссовский взволнованным голосом. — Нам надо с тобой откровенно поговорить. Я перед тобой виноват, ты должна все знать.
— А я и так знаю, — тихо ответила жена.
— Что ты знаешь? — настороженно спросил он.
— Я знаю, что у тебя была другая женщина, что твоей дочери уже пять лет и ее зовут Надеждой.
Рокоссовский замолчал и затянулся папиросой.
— Так почему же ты молчала?
— Ты молчишь, и я молчу. Если бы я заговорила, что бы изменилось? — сказала Юлия Петровна, удивляясь своему спокойствию. — Я подозреваю, что ты был у них, поэтому у тебя такое настроение.
— Юленька, так и есть! — воскликнул Рокоссовский.
— Тогда почему ты мне не сказал? Я бы малышке приготовила подарки. Ведь она такая же твоя дочь, как и Ада.
— Юленька, милая, ты на меня не обижаешься?
— Костя, не ты первый, не ты последний, — дрогнувшим голосом произнесла жена. — Я даже готовила себя к тому, что ты, по примеру других, уйдешь к той женщине навсегда.
— Юленька, милая, прости меня. Я от тебя ни за что не уйду! — говорил он, боясь, что жена положит трубку.
— Мне об этом стало известно месяц тому назад, и я передумала все варианты. И тот, о котором ты говоришь, для меня самый лучший.
— Спасибо, родная, ты сняла с моей души камень!
— Спокойной ночи… — В телефонной трубке раздались гудки.
Рокоссовский посмотрел на трубку так, словно она обладала каким-то волшебным свойством. Он радостно улыбнулся, поцеловал ее и положил. За десять дней отдыха Рокоссовский почувствовал себя бодрым, энергичным, помолодевшим, полным радужных надежд. Рано утром, напевая про себя какую-то знакомую мелодию, он подошел к теннисной площадке, огороженной высокими железными сетками. Он присел в тени магнолии, украшенной пышными белыми цветами, и стал ждать какого-нибудь любителя игры. Вскоре подошла молодая высокая девушка.
— Сыграем? — спросила она, увидев ракетку в руках Рокоссовского.
— С удовольствием, — улыбнулся он.
На площадке играли двое — высокий, начинающий седеть, в белых шортах и тенниске, крепконогий, мускулистый, проворный в движениях Рокоссовский, и черноволосая, стройная, в короткой спортивной юбочке девушка.
Рокоссовский размашисто посылал длинные и резкие подачи через сетку, девушка металась то в один, то в другой квадрат площадки, гибко, как кошка, прыгала, играючи отражая сильные удары партнера. Как ни старался маршал, а врасплох застать ее не мог. Она ловко брала мячи и у самой сетки, когда партнер пытался ее обмануть.
В сопровождении симпатичного молодого человека лет восемнадцати к площадке подошел по-летнему одетый пожилой мужчина. У него под носом красовались внушительных размеров усы. В этом живом седовласом человеке нетрудно было узнать генерала Аревадзе.
Узнав своего командующего фронтом, он не стал выказывать свой южный темперамент — боялся отрицательно повлиять на исход теннисной игры. Спрятав глаза глубоко под черные кустистые брови, генерал с интересом разглядывал партнершу маршала, ее темные волосы, туго стянутые красной лентой, греческий профиль с пухлыми сочными губами, высокую грудь, крепкие загорелые ноги.
— М-да, — задумчиво произнес он и подошел поближе к площадке, где, не всегда успевая за мячом, потел его командующий, с которым он прошел от Курской дуги до конца войны.
— Милая девушка, — протянул руку Рокоссовский, едва переводя дыхание. — Сдаюсь, молодость берет свое.
— Там, где маршал Рокоссовский, там всегда победа, — сказал Аревадзе, шагая навстречу с расставленными руками.
— Маршал Рокоссовский? — удивилась девушка. — Мне не грех было бы и проиграть.
— В следующий раз, — рассмеялся маршал.
— Спасибо вам за компанию, — улыбнулась девушка.
— Ну, как жизнь, Михаил Егорович? — воскликнул Рокоссовский после крепких объятий. — Здоровье?
— Все хорошо, товарищ маршал! Лучше быть не может! — воскликнул Аревадзе. — Отдохнул, набрался сил и сегодня улетаю в Тбилиси.
— Чем занимаетесь?
— Продолжаю работать на железной дороге. — Он подозвал стоявшего в сторонке молодого человека. — Мой младший сын Годердзи. Мечтает быть военным.
— Похвально, — улыбнулся Рокоссовский. — Он тоже отдыхал?
— Нет, если он будет в таком возрасте отдыхать, то не жди добра в старости, — сказал Аревадзе и с гордостью посмотрел на сына.
К ним чуть ли не бегом подскочил начальник санатория и надтреснуто-дребезжащим голосом произнес:
— Товарищ маршал! Вас вызывает на свою дачу генералиссимус Сталин!
— Кто передал? — спросил Рокоссовский.
— Сам Александр Николаевич Поскребышев!
— По какому поводу?
— Не могу знать, товарищ маршал! Только они передали, чтобы вы прибыли без опозданий.
— Во сколько я должен быть у Сталина?
— Ровно в 12 часов дня. В 11.15 машина будет у главного подъезда.
— Спасибо, — сказал Рокоссовский.
— Разрешите идти? — вытянулся в струнку начальник санатория.
— Ради бога, — сказал Рокоссовский, и когда начальник санатория ушел, он с сожалением произнес: — Вот видишь, Михаил Егорович, так и не дали нам поговорить.
— Да, не дали, — мрачно сказал Аревадзе. — Сам Сталин вызывает, зачем?
— Трудно сказать, — проговорил Рокоссовский и, тепло попрощавшись, ушел.
4
До встречи со Сталиным оставалось три часа, и Рокоссовский, теряясь в догадках, размышлял: зачем он ему понадобился? После завтрака он переоделся в строгий костюм, вышел из санатория, спустился вниз, забрел в пустынное место, подальше от толчеи отдыхающих, и начал прогуливаться по тропе. Здесь, под прикрытием кустов магнолии, обросших мхом валунов хорошо дышалось и думалось.
В Северной группе войск вроде идет все по плану, дисциплина не хуже, чем у других, уровень боевой подготовки вполне соответствует современным требованиям. Это отметила группа инспекторов из Министерства обороны. Есть недостатки, но у кого их не бывает. Отношения с польским правительством? Тут никаких нареканий быть не может. Польский народ к советским воинам тоже относится с уважением. Наши солдаты платят взаимностью.
