его… что его не простят за это. Что все его просто терпят. Что теперь больше никто никогда его не пожалеет и не приласкает – не то, чтобы мальчик часто видел это от Годфри, но всё же…
Он плакал по ночам. Даже прямо перед этим злосчастным судом, словно чувствовал, что время у того единственного, кто мог бы его однажды полюбить, на исходе. Ноа задавался вопросом, думает ли о нём отец? Может ли беспокоиться, что сталось с ним и со всеми остальными младшими детьми? Или ему было всё равно?
Он не хотел ехать в суд. Не хотел после суда ехать с Рэем и Джо куда-то в страшное место под названием «опека». Зачем нужно его присутствие? Не для того ли, чтобы брат выбрал из них прямо на месте, и отдал его в приют? Может, их с Джо уже будут… смотреть потенциальные усыновители? Хотя… это вряд ли. Конечно, кто-то мог взять Ноа к себе, если бы он оказался в приюте – но разве он будет привлекательным для усыновителей, если тайну его имени сохранят? Ему всё-таки уже шестнадцать лет. Люди, у которых нет своих детей, чаще всего берут себе малышей, младенцев, а не тех, кому через полтора года исполнится восемнадцать. Даже в приюте, практически как товар, Ноа не будет нужен.
Ну а если его и возьмут, то, скорее всего, только для какой-нибудь тяжёлой работы где-нибудь на ферме. В Калифорнии их было достаточно, и там всегда нужны были дешёвые работники. Будут ли там хотя бы притворяться, что он кому-то симпатичен?..
Так что Ноа не выдержал. Он трясся, когда полицейские вместе с братом и женщиной из опеки смогли отодрать его от мёртвого тела отца. Мальчик смотрел на свои руки, с которых плохо оттиралась влажными салфетками кровь, и снова чувствовал под ладонями рану, которая так быстро перестала пульсировать. Смотрел на недружелюбную женщину и брата, на полицейских, на сестру, которая была ненормально спокойна, как будто рада тому, что они остались сиротами.
Впрочем, может, она и плакала – перед глазами у него вспышками света пульсировал мир, и Ноа в какой-то момент просто выбрал тьму, в которую было так приятно погрузиться.
А когда он вновь открыл глаза, окружение его явно изменилось. Больше вокруг не было толпы людей, не было вообще никого – кроме пожилой женщины в белом халате, которая, похоже, только что поставила ему какой-то укол. Вокруг было темно, темнее чем в тот момент, когда вся его жизнь полетела ко всем чертям. Странно…
Мальчик почувствовал страшную слабость, когда попытался сесть. Женщина заботливо помогла ему, посоветовала не напрягаться – но забота её была холодной, такой же, какая была у полицейских несколько недель назад. До Ноа постепенно дошло, когда он огляделся – пусть в голове шумело, пусть она кружилась, но он смог идентифицировать больничную палату. Не ту, в которой их держали в прошлый раз – оно и понятно. Вряд ли всё случившееся было сном.
Мальчик не спрашивал, какое было число. К тому моменту, как его уложили спать – как маленького, проводили по стенке к туалету и обратно, покормили, подоткнули одеяло, – Ноа уже вспомнил, что и до этого приходил в себя. На пару минут, скользил мутным взглядом вокруг, отвечал кому-то на какие-то вопросы. Похоже, с того момента, как он потерял сознание – с момента убийства отца, – прошло около суток. Наверное, у него была истерика. Может, он так смутно помнил те периоды, когда приходил в себя, потому что мёртвое тело Годфри на руках было первым, что всплывало в памяти, и Ноа снова бился в рыданиях. Наверное, для того ему и кололи успокоительное, или что там было в этих шприцах… Чтобы он замолчал и никому здесь не докучал.
На следующий день его провели по разным врачам. Мальчик не мог отделаться от мысли о том, что медосмотр мог быть условием для отправки в приют – он беспрестанно крутил в руках телефон, но никак не мог заставить себя позвонить Рэю. Ноа не мог представить себе, с чего начать разговор, если брат вообще ответит. Стоит спросить, когда его заберут домой? А если не заберут? Что лучше, сидеть и бояться, но при этом надеяться, или получить точное подтверждение тому, что его решили бросить? Почему к нему никто не приходил? Неужели, это была правда?..
Он так и не сумел заставить себя задать вопрос врачам или женщине из опеки, которая мелькала где-то в коридорах. Ноа пугало её присутствие, он старался спрятаться, пусть это было и по-детски. Хотел прикинуться больным, чтобы его отправили домой, чтобы никто не взял его в приют, и…
То ли это сработало, то ли женщина приходила в больницу не за этим. День прошёл спокойно. Ноа уже не укладывали спать, потому что он ходил гораздо увереннее, и не по стеночке – ему сейчас и не хотелось, чтобы чужие взрослые на него обращали лишнее внимание. От каждого исходила опасность, никто не мог по-настоящему заботиться о нём – просто потому, что это Ноа.
Именно поэтому, когда на следующее утро вместо уже знакомой медсестры к нему пришёл друг Хлои, полицейский, мальчик немедленно напрягся. В голове у него промчались самые разные мысли: что Джек хотел его арестовать, каким-то образом обвинив в смерти его отца, или что он узнал о том случае с Лукасом, или…
Гонзалес очень пугающе отослал медиков подальше. Прозвучали не обещающие ничего хорошего слова: «нам сообщили, я могу его забрать». Ноа панически подумал прыгнуть в окно, убежать, спастись – но это было бессмысленно. И довольно глупо, ведь у полицейского наверняка был пистолет, верно? Если он считает его преступником, ему можно будет использовать его, ведь это работает примерно так?
– Ноа, – раздался голос Джека, и мальчик вздрогнул всем телом, когда понял, что врачи отступили, оставив их наедине. Стало страшно. Где была та добрая медсестра, которая теперь казалась не подозрительным взрослым, а единственным человеком, что мог защитить его?
– Куда забрать, – голос, едва ли сломавшийся, – и тут он был плох, у братьев это происходило раньше, – задрожал. Губы тоже. Ноа был так жалок. – Куда забрать… – звук превратился в шёпот, такой безнадёжный и слабый рядом с сильным и взрослым полицейским. – Я никуда не хочу…
Джек уже приоткрыл рот, чтобы что-то ответить, вдохнул, но вдруг передумал. Молча склонил голову набок, прищурился.
– И даже домой? – спросил он. Мальчик шмыгнул носом, помотал головой, опустил её, стиснул в руках подушку.
