со мной вражду. Ни во дворце, ни в поле я не восставал против него. Вот так и запиши.
— Давно записал уже, — ответил Хастияр, не вполне уверенный, что боги согласятся с последним утверждением.
— Я же и ныне не хочу причинять ему вред, — продолжал Хаттусили, — но пусть племянник тихо сидит в Самухе, и не вздумает замышлять против меня заговоры. Потому, что и судьба, и правда на моей стороне!
Сражения с царским войском так и не случилось, хвала богам. Сиппацити даже Нерик не взял. Догнали его вести о том, что столица оказалась в руках мятежников, а следом и лабарна догнал. Был он жалок и перепуган. Сиппацити предложил идти в свою вотчину, Самуху. Так они и сделали, да по пути треть войска разбежалась, напуганная тревожными слухами. А ещё одна треть дала дёру позже, когда оказалось, что нет у лабарны, Солнца, серебра на содержание сарикувы. Просто не прокормить войско.
Рассказывали, будто Хаттусили себя сразу лабарной объявил и в этом качестве совершил великий объезд на антахшум, во время которого две трети страны ему присягнули.
Урхи-Тешшуб боялся нос высунуть из Самухи, города, порченного колдовством, как провозгласил и богам объяснил Хаттусили.
Во время объезда к нему и Хастияру присоединились жёны. Обнял Хастияр, наконец-то Аллавани и дочек. А они приготовили ему удивительную встречу.
— Вот уж воистину, чудо Шаушки, — только и вымолвил Хастияр, увидев Амфитею.
Предаваться воспоминаниям приятно, когда на ум приходят счастливые события из прошлого. Победа, которую одержали без лишней крови и огромных усилий, это одно из самых желанных воспоминаний. Потому, надо сделать так, чтобы память о славных событиях прошлого принадлежали не только одному тебе. Для того и существует архив.
Потому они начали новую табличку, да не одну — целый ящик завели. И Хаттусили принялся диктовать писцам:
Я говорю о божественном чуде Шаушки. Да услышит о ней человечество. И в будущем среди богов Моего Солнца, сына, внука и потомства Моего Солнца да будет оказываться почтение Шаушке.
Отец мой Мурсили породил нас четверых детей. Из них всех я был самым младшим. И когда я ещё был ребёнком и у меня была придворная должность конюшего, богиня Шаушка, госпожа моя, Мурсили, отцу моему во сне послала брата моего Муваталли с такой вестью: «Года Хаттусили коротки. Не жить ему. Но мне отдай его. И да будет он моим жрецом. Тогда он останется в живых». И мой отец взял меня ещё ребенком и отдал меня богине в услужение. И, служа богине, как жрец, я совершал жертвенные возлияния. И Шаушка, госпожа моя, взяла меня за руку, и она мне являла свое божественное чудо.
Когда же отец мой Мурсили стал богом и мой брат Муваталли сел на трон своего отца, я перед лицом своего брата стал военачальником. И брат мой поставил меня главным над мешеди, и он мне дал в управление Верхнюю страну. Но передо мной Армадатта, сын Цидасы, правил ею. И оттого что богиня Шаушка, госпожа моя, оказывала мне милость и брат мой Муваталли был ко мне расположен, когда люди увидели милость ко мне Шаушки, госпожи моей, и расположение брата моего, они мне позавидовали. И Армадатта, сын Цидасы, и другие люди начали строить козни против меня...
Он повелел записать историю своей жизни от детских лет, когда из-за слабого здоровья даже его собственный отец не верил в сына. Позже последовали и множество иных преград, которые ставили на его пути недоброжелатели. И его военные походы, в которых он защищал хеттские земли. И войну с фараоном. А особенное место заняли в ней воспоминания о том, как Хаттусили счастливо женился, решив на обратном пути после великой битвы почтить богов в священном городе.
И во всех его делах Хаттусили покровительствовала богиня Шаушка, только её усилиями он и возвысился. Ведь только правому, тому, кто защищает благое дело, покровительствуют боги. Так он объяснял богам и потомкам, что восстание его было праведным.
А нравоучительный рассказ об Урхи-Тешшубе решили записать на деревянную табличку, и читать её на празднествах отдельно от иных записей Хаттусили. Потому, что в ней было наиважнейшее поучение для потомков, о том, как следует и как не следует поступать настоящему правителю с верными ему людьми.
Но воспоминания о прошлом день за днём отступали всё дальше. Насущные заботы теснили их. Слово за слово, строку за строкой писцы закончили анналы Хаттусили, вернее довели их до сегодняшнего дня.
К тому времени умы лабарны и Первого Стража давно уже были заняты делами не прошлого, а настоящего и будущего.
В Царском архиве соорудили большой стол, на котором резчики изобразили очертания хеттских земель и иных царств.
Надолго в покоях Первого Стража обосновались таблички с воспоминаниями Мурсили Великого о начале затяжной войны с мицрим, а вместе с ними целые горы отчётов наместников и управителей городов. Послания надёжных людей о делах в сопредельных царствах и исконных землях Хатти.
Дела, вообще-то, шли скверно.
Хаттусили долго рассматривал карту, сверялся со старыми записями, а потом сказал:
— Поистине, мы прогнали племянника в подходящее время, ещё пару лет, и поздно было бы. Он бы таких дел наворотил, вовек не исправить. Вот, поглядите! На западе — Аххиява положила глаз на земли наших союзников. Чему их поход на Трою научит?
— Может пока больше не полезут? — осторожно предположил Хастияр.
— Уверен?
— Нет.
Действительно, кто их знает. Может поведут себя, как собака, у которой кусок мяса прямо из пасти отобрали, да веником прогнали. Но веник — не палка.
— На севере — каски, — продолжал Хаттусили, — на горцев походом пойдёшь, притихнут. А потом год, другой прошёл, и снова к нам лезут. И на востоке теперь новая беда — Ашшур.
— Да, Ашшур обнаглел до чрезвычайности, — подтвердил Хастияр.
— Митанни отхватить, это уже слишком, — согласилась Пудухепа.
— Но со всеми этими бедами можно справиться, — продолжил размышлять Хаттусили, — если бы не юг! Мне эта война с мицрим, хуже, чем рыбья кость в горле! Сколько можно с ними воевать! С времён деда моего воюем, воюем, а толку нет.
— Ну, не проиграли, же, — Хастияр обошёл стол с другой стороны, начал разглядывать карту, где изображена была Страна Реки.
— Но и не победили! Пусть всё несут сюда, все записи о войнах с мицрим, — распорядился Хаттусили.
Через некоторое время писцы соорудили на столе гору из табличек.
