— Преклоняя колено, сэр, вы обязаны снять с головы берет, который можете потом снова надеть. Затем вы делаете еще три шага и вновь преклоняете колено. После следующих трех шагов вы проделываете это в последний раз и замираете в этой позе, пока королева не заговорит с вами. Это не всегда происходит незамедлительно, потому что ее величество предпочитает подвергнуть посетителя внимательному осмотру, прежде чем начать аудиенцию.
— Все это звучит довольно… замысловато.
— Вы находите это замысловатым? — Джонатан искренне удивился. Церемониал настолько вошел в его плоть и в кровь, что он никогда не задумывался о его сложности. — Вот что значит, вы не застали ритуал, который был обязан соблюдать каждый во время правления предшественницы ее величества!
— Вы имеете в виду покойную сводную сестру королевы, Марию… э-э… Католичку? — У Витуса едва не сорвалось с языка «Марию Кровавую», ибо в народе ее называли только так.
Жизнь Марии была полна жестокости и зависимости. Жестокости — потому что она отправила на костер не менее трехсот протестантов, а зависимости — потому что беззаветно любила своего супруга Филиппа II, почти так же сильно, как Господа Бога, которому неустанно молилась. Впрочем, это ей нисколько не помогло: она так и осталась бездетной, и уже через несколько лет Филипп развелся с ней и остался в Испании, а на английский трон после ее смерти взошла Елизавета.
— Именно ее я и имею в виду, сэр. — Старый камердинер вдруг разговорился. — Когда она и король давали аудиенцию во дворце Хэмптон-корт, процедура каждый раз длилась целую вечность.
— Ах вот как?
— Дело происходило так: посетители должны были дожидаться в зале для аудиенций. Чем более низкого происхождения они были, тем дольше. По меньшей мере трое лакеев приводили их в этот зал, а потом удалялись. Напротив двух тронов под балдахинами стояло несколько стульев, но посетители не имели права садиться на них, причем ожидание иногда длилось час или больше. Когда в конце концов в сопровождении герольда и личной охраны появлялись Мария с Филиппом, посетители обнажали головы и преклоняли колена. Потом королевская чета обычно садилась, и это служило знаком, что можно выпрямиться. Филипп произносил только: «Cubrios», ему никогда и в голову не приходило сказать «Покройте головы» по-английски. За это изъявление милости гости выражали благодарность, вновь преклоняя колено, потом поднимались и снова надевали головные уборы. И только потом их приглашали сесть. Правда, чтобы принять приглашение, они были обязаны в третий раз преклонить колено.
— Ох ты, Господи! — не удержался Витус.
— В завершение церемониала вперед выходил герольд, снимал свой берет и зачитывал имена посетителей. Если король кивал, они должны были снова встать, снять головной убор, опуститься на колени, подняться и опять покрыть голову. И только тогда могла начаться беседа, которая часто оказывалась весьма непродолжительной, поскольку Марию и Филиппа мало трогали чаяния подданных.
Джонатан замолк.
— Быть может, вас удивляет, сэр, что я так откровенно рассказываю о таких вещах. Просто я знаю, что наша любимая virgin queen[69]так же ненавидела этот ритуал, как и все при дворе. Ну и чтобы закончить рассказ: когда аудиенция была окончена, вся процедура повторялась, только в обратном порядке.
— Большое спасибо, Джонатан. — Витус криво усмехнулся. — Надеюсь, что после вашего рассказа об этих бесконечных вставаниях и опусканиях я не забуду собственный урок.
— Уверен, что не забудете, сэр. Вы хорошо сделаете свое дело. Надеюсь, я вас не обидел? Вы готовы?
— Да.
— Тогда я открываю вам дверь.
Елизавета I, королева Англии, долго раздумывала, какое платье ей надеть для аудиенции. При этом повод не представлял собой ничего особенного. Она ежедневно принимала людей из разных слоев общества — аристократов и простолюдинов. В чем же причина?
Может, дело в том, говорила она себе, что этот Витус много путешествовал, подобно старым воякам Фрэнсису Дрейку, Джону Хоукинсу или Ипполиту Таггарту? Все как один они были искатели приключений, пропахшие солью и морем, истрепанные штормами, настоящие мужчины, побывавшие не в одной переделке и в прошлом неплохо пополнившие ее личную казну. К таким мужчинам она всегда питала слабость…
В конце концов ее выбор пал на платье из серебряной парчи, дивный наряд, украшенный изумрудами и рубинами и расшитый сотнями жемчужин. Само собой, платье было сделано по последней французской моде и безумно дорогое, как и все ее туалеты. Оно состояло из удлиненного корсета с низкой талией, переходившего в роскошный кринолин. Вырез закрывало высокое жабо из тончайших белых кружев. В разрезах, которыми были отделаны рукава, виднелась подкладка из красной тафты; пояс был сделан из того же материала и охватывал тонкую талию. В него были вплетены ленты из белого шелка, ниспадавшие до самого пола. Волосы Елизавета украсила жемчужной диадемой, вплетя жемчужины в свои длинные локоны.
Восседая на троне в таком наряде, Елизавета являла собою воплощение воистину королевской роскоши, а придворные дамы и фрейлины смотрелись на ее фоне очень бледно, что входило в ее замысел. Дамы, все без исключения благородного происхождения, были, как обычно, одеты в черный бархат, а девушки облачены в белые платья — символ невинности. Больше в зале никого не было, однако это не означало, что Елизавета осталась без охраны. Ее стража находилась в соседней комнате, готовая ворваться по первому зову.
Когда наконец дверь открылась, королева еще раз разгладила несуществующую складку на кринолине и посмотрела на вошедшего.
Ее первым впечатлением было разочарование. Не столько потому, что гость был в поношенной запыленной одежде весьма дурного покроя, сколько по другой причине.
— Встаньте, кирургик, — официально пригласила она, после того как Витус в третий раз преклонил колено. — Не могу не заметить вашу странную обувь. Никогда прежде не видала таких желтых туфель.
— Туфель? — Витус меньше всего рассчитывал, что королева заговорит с ним о его обуви. — О, простите великодушно, они сношены и неприглядны, к тому же совершенно не созданы для английской погоды.
— Да, к нашей погоде вам, вероятно, придется привыкать заново, — заметила Елизавета, вспомнив бесконечные дожди, лившие последние недели. Они вынудили ее величество покинуть Гринвич, где она любила проводить лето, и вернуться в Уайтхолл. — Надеюсь, поездка была приятной?
— Да, ваше величество. Когда ваше послание нашло меня в Испании, я немедленно отправился в путь и явился так быстро, как только смог. — Витус слабо улыбнулся. — Внешний лоск моих туфель, увы, остался на дороге.
Неуклюжая шутка была вознаграждена хихиканьем. Правда, оно исходило от одной из юных фрейлин, которая, поймав укоряющий взгляд королевы, тут же испуганно прикрыла рот ладошкой.
Витус продолжил:
