– У них не так много детских фотографий набирается, – поясняет Клюква. – Вот мы и решили сделать побольше профессиональных снимков.
– А еще можно купить фотопринтер и распечатывать прямо на месте. Не так художественно получится, зато быстро. И весело, наверное.
– Хм, неплохая идея. Определенно, твои молодые мозги отменно работают. Поправляйся скорее, чтобы мы завладели ими по полной, – зловеще произносит Катя. – А для этого нужно хорошо кушать, пицца стынет!
– Неправда! Она все такая же теплая и обалденно вкусная.
– Вот, видишь?! – Клюква машет передо мной снимком. – Те самые суворовские шашлыки! Я эти фотки у нас оставлю и размещу на стене славы в фойе.
Суворов с взъерошенными волосами, колдующий над мангалом, выглядит презабавно. Следом идут снимки детей, уплетающих жареное мясо.
– Что-то я Объекта здесь не наблюдаю.
– А мы его и не брали! Зато он записался на нынешнюю поездку. И даже обещал показать детям мастер-класс по лепке пельменей. Сказал, что кто, если не он, подготовит их к самостоятельной жизни?!
– Одним его пельменем можно целую деревню накормить. Он как-то приносил мне их в больницу; я решила, что это бледные чебуреки. А вообще он неплохо готовит. Все-таки давно отдельно от родителей живет.
– Вот фотографии с Девятого мая. Мы ездили в больницу к ветеранам. Вспоминали под гитару все военные песни, наплакались…
Я перебираю снимки, от которых нежностью сводит сердце.
Волонтеры с букетами, старики со слезами на глазах, лысые, с острыми локтями… Бабушки в застиранных больничных халатах, но с аккуратно причесанными седыми волосами.
Дедушка, вытянувшийся в струнку, будто принимает не красные гвоздики, а правительственную награду.
Старушка, схватившись за голову, с детским восторгом смотрит на букет.
Как здорово, что они еще живы и мы успеваем поблагодарить их.
Клюква в обнимку с двумя разрумянившимися бабушками. Еще одну, совсем сухонькую, держит на руках Объект.
– Надеюсь, этот донжуан ни одну старушку не поломал.
– Этот донжуан собрал вокруг себя весь цветник, просто купался в женском внимании. Обаял всех своей застенчивой улыбкой и румянцем. Мы пришли к выводу, что старики тают перед детьми и Объектом.
– Хороший он у нас… Кстати, а который час?
– Без двух минут пять.
– О нет! Меня ведь ждут!
– Свидание?
– Хуже.
– Не может быть! – дурашливо вопит мне в спину Катя. – Разве бывает что-то хуже свидания?!
К месту встречи мы с Гурамовой подходим одновременно, с противоположных сторон.
– Где ты ходишь? – возмущается она, будто не перебегала сейчас дорогу в неположенном месте. – Идем быстрей.
Хватает меня за руку и волочит за собой к двери кафе, похожего на шкаф, из которого дети попадали в Нарнию.
– Я помню эти штаны, – продолжает бурчать Гурамова, заталкивая меня в узкую дверь. – Ты в них с турника упала на физкультуре. Они тебе коротки сейчас!
– Теперь это бриджи, – оправдываюсь я и натыкаюсь на кадку с неизвестным, но очень колючим растением.
– Понаставили тут, прямо перед входом! – горячится Гурамова.
А я обвожу взглядом забитый людьми зал и вижу шумную компанию в глубине. Желудок сводит, и мексиканская пицца чуть не выпрыгивает, когда Гурамова подталкивает меня к бывшим одноклассникам.
Все лица знакомые, пусть изрядно повзрослевшие. Здесь явно не все, человек десять.
Топорков Женька – ух, и натерпелась я от него, пока мы сидели за одной партой. Аська Клевцова, всегда томная и меланхоличная. Костя Гунько, Дашка Потапова, Ирка Березова…
– Смотрите, кого я вам привела!
– О-о-о!
– Агата!
Меня усаживают на стул, пододвигают пластиковый стакан с пивом и разглядывают, словно под микроскопом.
– Как ты? Мы много про тебя слышали.
Почему же ни разу не пришли, хочется спросить мне, но вместо этого растягиваю губы к ушам и интересуюсь:
– А почему вас так мало? Где остальные? Где Ленка Черникова?
С Ленкой мы дружили с первого класса, а потом все как-то развалилось.
– Ленкины родаки еще в седьмом классе в Европу укатили, ее забрали.
– У нас вообще многие поуходили. Носков на повара будет учиться, представляешь?!
– Вот это да!
– Панькова в мед пошла, а Васин… Помнишь Васина?
Как не помнить первого и единственного человека, признавшегося мне в любви.
– Кое-как девять классов домучил, хотели на второй год оставлять. ГИА едва не завалил. Теперь на автомеханика пойдет, если не загуляет.
Гурамова сидит возле меня, лениво потягивает пиво. Остальные наперебой делятся новостями:
– А Вика Макарова, носатая такая, она еще в восьмом классе залетела!
– Куда?
– Ну забеременела, Агата! Экзамены сдавала с огромным пузом, а потом пропала.
Еще бы не пропала, ведь вы наверняка глаз с нее не сводили и шушукались за спиной.
– Я ее на днях видела, – подает голос Гурамова, отставляя стакан в сторону. – С ребенком гуляла. Про мужа смолчала и вообще пыталась от меня поскорее отделаться. А у тебя, Агата, хоть парень есть?
– Парень? Нет…
– Понятное дело. Если немного поработать над внешним видом – все будет. Хотя для больной ты не так уж и плохо выглядишь.
Спасибо на добром слове.
– Расскажи про больницу. Я никогда там не лежала.
Топорков тычет ей в бок локтем и перенимает инициативу:
– Я лежал в больнице. Позже расскажу, каково лежать в палате с девяностолетним дедом или вообще в коридоре, когда мест нет. Агата, ты почему не пьешь? Может, тебе мороженого принести? А давай сходим завтра в кино?
Что это, жалость? Любопытство? Прикол?
Мы были совсем не близки, когда он подкидывал жуков мне в портфель или заливал чаем тетрадки.
– Извини, не могу. На самом деле у меня много дел.
