При отравлении нужен чай, много чаю; при аппендиците горячий чай категорически запрещается.
— Тут и без меня целая спасательная команда. — Даша передёрнула плечами. — Подумаешь, температура. — Она пошла к двери, но уйти, видно, не решалась и, как раньше, прижалась к косяку.
До колхоза намного ближе, чем до больницы. Оттуда вызову «скорую» по телефону. За час наверняка обернусь.
— Цаца! — усмехнулся Олег. Он стоял в куртке, с фонарём в руках, готовый в путь. Рядом высился Фёдор.
Только спокойнее. Никакой паники.
— Дежурить по двое, остальным спать, — сказала я. — Чаю ни в коем случае нельзя.
— Мы с вами!
Ребята, на ходу надевая куртки, пошли за мной к двери.
— Послушайте, — рассердилась я, — толпой за врачом не ходят, это смешно. Олег и Фёдор занимаются ориентированием, это их, можно сказать, профессия, у них имеются карты, они хорошо знают местность, — торопливо объясняла я то, что все знали и без меня. — Мы быстро вернёмся. — Ирина растирала Косте руки. Геннадий, усмехаясь, смотрел на меня. — Лучше здесь позаботьтесь о Косте. Ему нельзя двигаться, нельзя чаю, ему лучше уснуть. И вам лучше лечь. Чем меньше суеты, тем лучше. — Говорила Глебу, а Глеб отворачивался от меня.
Костя вытянул шею, прислушиваясь, потому что я говорила тихо.
— Нет, не уходите! — закричал он тонко. — Я боюсь. Я умираю. Уми-ра-ю. — Он сидел серый, маленький и держался за живот.
Никак не могу попасть в рукав куртки. Упали завязанные в узел косы, и я безрезультатно пытаюсь скрутить их снова. Меня бьёт озноб.
Только спокойнее. Без паники.
— Возьми себя в руки, прошу тебя, — говорю Косте. — Скоро приедет врач, и всё будет хорошо, Внуши себе: ты здоров. Пожалуйста, прошу тебя. Самое главное — дождаться врача. — Я убеждала больше себя, чем Костю. Сунула ему в рот три таблетки валерьянки, погладила по горячему лбу. — Ну, потерпи.
Теперь Костя лежал безучастный.
Я кинулась к двери.
— Мама, не уходи! Мама, там темно.
Сперва и вправду темно. Слепо натыкаюсь на сосны, спотыкаюсь о корни, проваливаюсь в мох. Скорее к лодкам.
Олег преградил путь.
— Если так будем нестись, выдохнемся сразу. Надо беречь силы. Вон девчонки отстают.
— Какие девчонки?
Олег осветил Дашу с Шурой.
Кто разрешил им идти? Но не возвращать же их одних ночью!
— Ладно, иди впереди. — Я послушно пошла медленнее.
А если Костя и впрямь умрёт, пока мы тащимся еле-еле? Не надо думать об этом, надо добраться до врача.
Не так уж и темно в лесу. Вылезла бледная круглая луна. В её свете видны на соснах и седые клочья мха, и крупные чешуи коры.
Теперь Даша шла рядом, чуть обгоняя меня, готовая бежать весь путь бегом.
Сталкивая лодки в воду, взмахивая вёслами, слизывая ледяные струйки брызг, слушая монотонный шёпот Фёдора «Даша, слышишь», снова ступая по мягкому мху, я всё видела безучастное Костино лицо с вспухшими губами. До сих пор не знала, что Костя — мой самый любимый ребёнок.
— Да стойте же вы. Мы сбились, вы бежите в другую сторону. Говорил же, нельзя спешить. — В тусклом свете наполовину спрятавшейся луны Олег пытается определить, где мы находимся. — Туда! — Он идёт неторопливо, ровным шагом, а мы едва поспеваем за ним.
— Не волнуйтесь. Да бросьте вы… — Даша берёт меня под руку. — Что с ним может случиться за час? На войне люди в гораздо худшем состоянии без всякой помощи лежали по нескольку суток… Вот берите пример с Генки. Всегда спокойный. Весело живёт мальчик. На ровном месте не споткнётся. На каждого из нас у него припасено подробное досье. А вы что думали? Дело хорошо поставлено. Внешность там всякая и… делишки… кирпичик к кирпичику. А волноваться — кровь портить, всё нужно делать спокойненько, точненько. — Даша ещё что-то говорит, но я больше не слышу её. Звучит Костино «умираю».
Луна пропала, звёзды пропали. Только луч фонаря гуляет от сосны к сосне.
— Даша, послушай. — Фёдор идёт рядом, но Даша не реагирует, и он отстаёт.
Господи, сохрани Костю, спаси его, Господи! Да что же это? Завезла детей в глушь, романтики захотела, дура! Но ведь не в первый же раз, и никогда ничего плохого не случалось. Господи, пусть я потом всю жизнь буду несчастна, только спаси его, Господи!
— Скопытилась Шурка! — Даша бросила мою руку, пошла назад.
Шура привалилась к дереву, зажала косы у горла, дышит хлюпая. Сидела бы дома! Невольно Шура вызывает во мне раздражение, и ничего поделать с собой не могу.
Внезапно я озябла, зуб на зуб не попадает.
Шура, опираясь на Дашу, медленно пошла. Кто звал её? Сидела бы со своим Глебом! Из-за неё еле тащимся. Раздражение усиливало дрожь. Чем медленнее я двигалась, тем больше болел бок, тем оглушительнее в голове билось «умираю».
Да что же это? Не могу я тянуться едва-едва!
— Ура! — пронзительно закричал Олег. — Вот это да!
Я шагнула к нему и провалилась в песок. Попробовала вытащить ногу — песок забился в кед, и отяжелевшая нога снова провалилась. Так бывает во сне: надо бежать, а ноги не слушаются.
— Вот это по мне, вот это я понимаю! — расстреливая тьму лучом, узкой тенью скользил по песку Олег.
Как же мы ходили по этому песку раньше? Почему не проваливались?
Словно по заказу, выплывает луна и освещает бесконечный унылый простор. Олег размахивает связанными кедами. Разуваюсь и я и попадаю словно в колющийся снег. Надо бежать, иначе через ступни заледенит всё тело.
— Да нытик он! — догоняет меня Даша. — Подумаешь, температура! Невидаль! Может, у меня позавчера тоже было тридцать девять! Ну и что? Не развалилась же! Вот не думала никогда, что он такой!
Я вдруг увидела: в серой форме, маленький, нахохленный, Костя съёжился на последней парте — таким он был в первый день седьмого класса. Воробей и воробей. А когда я ждала его поддержки, он вдруг поддержал Глеба… Почему?
* * *
Костя — поздний ребёнок, родился у сорокалетних родителей. В три года научился читать; в пять сам составил таблицу умножения, и, если бы её ещё не было, это открытие увековечило бы Костино имя; в восемь лет он решал сложные задачи; в десять собрал радиоприёмник, а в двенадцать — стереопроигрыватель. Он родился специально для физико-математической школы. То, над чем другие сидят часами, Косте даётся сразу. Задача только пишется учителем на доске, а у Кости уже готово решение!
Когда Костя уходил спать, мама, папа и бабушка шептались на кухне:
— Наш мальчик будет великим математиком.
— Да, у него большое будущее.
— Ему надо дать настоящее домашнее образование, — говорила мама. — В школе ведь совсем не то.
