— У них, я знаю, читают высшую математику, — пытался быть разумным папа. И тут же добавлял: — Впрочем, в классе тридцать человек, пока растолкуют одному… Знаешь, Катя, у меня есть знакомый профессор…
Бабушка с удовольствием поила профессора чаем, подкладывала ему пирожки. Подперев сухонькими кулачками подбородок, не мигая, слушала внука, отвечавшего на вопросы профессора.
— Боюсь, я не пригожусь вам, — после длинного и томительного для родителей часа сказал, наконец, профессор. — Им превосходно дают математику. А мальчик ваш…
Тут папа и мама увели профессора к себе, чтобы не испортить Костю. А Костя набросился на бабушкины пироги.
Единственным огорчением был Костин рост.
— Неужели он таким маленьким и останется? — сетовала мама. — Ведь пятнадцать уже исполнилось.
Папа усмехался:
— Я тоже маленький, а ты вот пошла за меня, Впрочем, — папа хитро поглядывал на неё, — большинство великих людей, Катя, были маленькими: Пушкин, Лермонтов, Эйнштейн… — Папа вдохновился. — Я ведь тоже не из последних, правда? Как-никак руковожу лабораторией. К тому же Костя у нас красивый.
— Реснички-то! — улыбалась бабушка. — Только родился, я сразу поняла: особенный он у нас! Встречаются реснички-то — верхние с нижними, прячут глазки.
— Ну вот что, отец, — сказала строго мама, расчёсывая на ночь свои длинные волосы, — математик должен знать язык, чтобы свободно читать международные журналы. А школа-то математическая! Нужно учителя брать. Давай, Коля, думай.
Бабушка попыталась защитить внука:
— Куда ещё лишние занятия? Некогда ему. Не ночью же заниматься.
— Поменьше будет болтаться с ребятами! — категорично отрезала мама. — Пусть бросит факультативы. Зачем ему, например, философия? Или древнерусская литература. Помешался он на этой литературе. Одни книжки, лекции дурацкие. А он мате-ма-тик.
Костя с радостью согласился заниматься английским, но только вместе с ребятами.
Он жил сияя. И сиял, бегая с одного факультатива на другой, а с факультативов на английский.
Мама сокрушалась:
— Нагрузка какая! Не спит ребёнок совсем.
Бабушка ежедневно пекла любимые Костины пироги с капустой. Папа успокаивал маму:
— Вспомни, Катя, мы тоже с тобой мало спали… И ничего.
* * *
Что же будет с ними, если Костя умрёт? И я заставила себя думать о Косте так, словно с ним ничего не случилось. В самом ли деле он так счастлив, как думают родители? В Торопе он вовсе не весел, наоборот, подавлен и мрачен.
Сегодня в лесу что-то пытался объяснить Даше, а Даша пошла от него прочь. Может быть, даже обидела его?
Но не от обиды же бывает тридцать девять и восемь.
— Он хлюпик, трус, размазня, — повторяет Даша назойливо, — вот уж не думала…
— А ты, Даша, жестокая, — вырывается у меня. — Очень жестокая. Не всегда человек может сам с собой справиться и вынужден просить помощи у людей.
Холод идёт изнутри, обволакивает всё тело. Сотнями ледяных обжигающих игл колется песок. Ноги проваливаются, вязнут, разъезжаются.
— Ну как, правда, отлично? — Олег идёт рядом, стрижёт фонарём холмы песка.
Теперь Даша впереди всех. И невольно я прибавляю шаг.
Что-то говорила Даша о Геннадии…
— Олег! — окликаю я. — Тебе нравится Геннадий? — вдруг вырывается вопрос, который не имеет права задать ученику педагог.
— Очень мил. — Олег замолкает. Приноравливается к моему кланяющемуся шагу, тоже начинает проваливаться. Наконец говорит медленно, взвешивая каждое слово: — Его лозунг, его кредо: «Жизнь одна, раскручивай её на полную катушку! Развлекайся любыми способами». Он любит производить эксперименты над живыми людьми. — Олег останавливается, словно удивляясь тому, что сказал, и резко добавляет: — Не для меня приятель. — И тут же бежит вперёд, размахивая кедами, почти не касаясь песка.
А я всё вязну. Оказывается, эти три года я проспала. В моих розовых снах ребята только и делают, что друг друга поддерживают под локотки, как бы кто не упал… В школе не новичок — слава богу, тринадцать лет! Вроде умею разбираться в людях. Когда же это я ослепла? Кого ни коснусь сегодня — сплошные открытия. Если честно, и мне не нравится Геннадий, а почему не нравится, я не разрешала себе задуматься: учитель не имеет права не любить ученика.
— Даша! — крикнул Фёдор. Мы разом обернулись. — Пять минут перекура!
Словно только этого и ждали — повалились в песок.
Неожиданно мне в глаза бьёт свет.
— Извините, я нечаянно, — усмехнулся Олег.
— Презираю… — упрямо, скрипучим голосом повторяет Даша. — Сам болтал: не надо своё страдание другим навязывать. Никто за язык не тянул. Надо отвечать за свои слова.
— А если он умрёт? — Шура встала. — Всё бывает, к сожалению. Вот у нас один знакомый, тридцати пяти лет, никогда ничем не болел, лёг спать, как полагается, вечером, а утром не проснулся. — Шура говорила звонко, нестрашно и тихонько качалась из стороны в сторону — неправдоподобно тоненькая на бледном фоне песка.
Я тоже встала, еле-еле, с трудом. Ноги — онемевшие, подгибаются.
— Не умрёт, я знаю, — громко, словно глухим, говорит Даша, не дожидаясь нас, идёт вперёд. — Я не верю в судьбу. Всё всегда зависит от самого себя.
— Ты сегодня всех судишь: Костю, Геннадия, — не выдерживаю я. — И что с тобой вообще случилось в Торопе? Ты жестокая.
Даша не оборачивается ко мне, насвистывает. И вдруг сердито отрубает:
— От таких, как Геннадий, нужно бежать как можно дальше, чтобы не испачкаться.
— Ну а я что говорил? — смеётся Олег.
Смотрю в небо: скоро ли рассвет; вместо него ледяными песчинками проступили новые звёзды. Еле бреду.
«Не судите — да и не судимы будете», — часто повторяла мама. Как дальше будет жить Даша, если Костя не дождётся врача? А я как буду жить?
Ноги несут сами.
— Чего ты такая злая сегодня? Все тебе плохие? — Шура не может спрятать от нас своего возбуждения! Лучше бы она помолчала.
Надо сказать Даше, что есть мгновения, когда беспомощен самый сильный. Не надо. Она сама знает. Даше сегодня плохо. А злая она… нет, не злая. Пошла же за врачом для Кости! Это она на себя сердится, что ослабла. Ноги несут…
И опять звёзды исчезают — одна за другой. И опять небо тускло, как эта ночь.
У меня была мама. Она погибла. У меня был пёс — сенбернар Джан. Его убили. Не всегда и не всё зависит от самого себя.
Далеко, в Москве, за целую жизнь от меня, живёт мой муж. Всё у него по линеечкам, всё заранее распланировано. Интересно, о нас с Рыжиком он тоже думает в определённые минуты дня? А как же быть вот с этой ночью?
