– Ну, пойдем?
Мир без нас
Мы стоим в клубе, музыка играет бам-бам, и мы вместе пробиваемся к бару, она расталкивает чужие бедра, а я – плечи, и вот мы висим на стойке, толпа за спиной, улучив момент, я кричу джин-тоник и поднимаю вверх два пальца, и чуть позже человек ставит перед нами два стакана, мы платим, и вдруг наша миссия выполнена. Нас по отдельности относит от стойки, где мы были одним целым, пробившимся через чужие запахи, мимо чужих тел и одежд, и чужие глаза уже смотрят в сторону, они словно сдаются, уступают, соскальзывают по монолиту, которым мы оказались, когда хотели одного и того же – джин-тоника. Теперь мы им опять неинтересны. Мы и сами себе уже неинтересны.
Мне трудно выносить это положение, я хочу что-то сказать и говорю:
– Мне очень жаль.
– Чего?
Музыка играет бам-бам.
– Мне очень жаль.
– Это я слышала. Чего тебе жаль?
– Всего.
– Ага.
Я пью и снова смотрю в другую сторону, и я немного разочарован, потому что мне показалось, что здесь и сейчас я сделал фундаментальное признание, и вообще-то я ожидал какой-то реакции, хоть я и не знаю, какой именно, но уж точно чего-то большего, чем «ага», музыка играет бам-бам, а она делает движение, быть может, она что-то увидела в моем лице, во всяком случае, она осторожно берет меня за руку и говорит, да все в порядке, и пытается улыбнуться.
Я тоже пытаюсь.
Потом мы опять поворачиваем головы в сторону танцпола, и как только наши глаза отрываются друг от друга, я понимаю, что мы увидим разные вещи, и так будет всегда, и наши глаза отрываются друг от друга, и мы смотрим вперед, и я вижу осколки стекла, туфли, груди и задницы, и понятия не имею, что видит она, теперь не мы видим, что перед нами, теперь я что-то вижу, она что-то видит, и я думаю, ну вот и все.
Мы едем в такси, и я думаю, ну вот и все, и говорю, мир – дрянь. Она говорит, это слишком просто, я говорю, мир необозрим, она говорит, это слишком абстрактно, я говорю, именно это я и имею в виду, а она говорит, именно что ты имеешь в виду?
Я имею в виду будущее. Прошлое. Упущенное. Возможное. Этого всего слишком много.
Да.
Каждая встречная машина могла бы врезаться в нас.
И что?
Тогда бы мы умерли. Прямо сейчас. Вот так просто.
И что? Ну, мы бы умерли.
Ты не понимаешь, что я хочу сказать.
Нет. Ты не понимаешь, что значит жить. Жить значит вот именно это. Ты где-то есть. Когда-то потом тебя больше нет. Вот и все. Мир будет существовать и без нас.
Я говорю, да это-то я знаю, а сам думаю, что мы не можем знать, никогда не сможем узнать, что будет после нашей смерти.
В этот вечер она больше ничего не говорит.
Мы решаем еще раз предпринять что-нибудь интересное
Ночью опять выпал снег. Мы стоим на Пенсильванском вокзале, мы видим солдат в пикселизованном камуфляже и кевларовых шлемах, солдаты держат у груди автоматы для защиты от содержимого подозрительных чемоданов. Мы садимся в поезд, и он вывозит нас из города, сквозь темные туннели в сияющую белизну. Это не такая белизна, как в городе, она начинается за бухтой Джамейка. Белизна неба сужает зрачки, белизна снега – поры. С веток дрока она пролезает нам в голову. Мы едем к морю. Вообще-то слишком холодно для поездки к морю.
Мы идем по дороге навстречу ветру, время от времени проезжают машины, водители смотрят на нас, как на отбившуюся от стада скотину. Мы идем дальше. Вокруг нас разбросаны дома, в которых живут только летом. Напомни, почему мы здесь? Красиво тут. Каждый из нас знает, что ветер бьет другому в глаза и уши по меньшей мере так же больно и что другой по мере замерзания все слабее представляет, далеко ли еще идти, не заблудились ли мы на этих широких дорогах, мягко вьющихся по холмам, мимо кустов и домов и предназначенных для владельцев бунгало на внедорожниках и спорткарах. Мы идем дальше.
Мы идем по дорожной разметке грязно-желтого цвета, это единственный цвет, на который тут не больно смотреть, даже асфальт блестит холодно и жестко, а застывшие в нем камушки словно отполированы каждый по отдельности, хотя наверняка они все шершавые, мы их не трогаем. Мы хотим на пляж. Мы не разговариваем с тех пор, как прошли мимо отеля, где надеялись попить чего-нибудь горячего, оказалось, он закрыт. В поезде мы говорили о том о сем. Общие друзья, родители, братья-сестры, другие люди, которые нам нравятся, больше или меньше или иначе, чем мы друг другу. В поезде мы были счастливы. Да и сейчас мы в общем-то счастливы. Внутри нас хватает еды, на нас достаточно теплой одежды и подходящая случаю обувь, при температуре, по ощущениям, около минус десяти, мы идем на пляж. Мы жмуримся. Белизна становится невыносимой. Я оборачиваюсь, пытаюсь улыбнуться, извини, что так холодно и что одному из нас пришла в голову мысль поехать сюда, а красивые кусты, как тебе? Да. Красивые. Мы дошли до центральной площади поселка, которая была бы больше самого поселка, будь промежутки между домами поменьше. Кольцо, чтобы машинам было удобно разворачиваться, как только водитель поймет, что здесь ничего нет. Мы идем дальше.
Мы видим, что за возвышением с длинным рядом домов в обе стороны намечается прогал. Тропа. Песок. Белизна. Еще больше ветра. Мы приближаемся. Лишь когда до воды остается метров двадцать, прибой заглушает ветер. Свет плотнее нас, массивный блок, всесодержащий и всепроникающий. Мы стоим рядом, перед нами океан.
Мы больше ничего не видим и не слышим, мы просто есть, в случайном месте, в случайное время, и наши мозги перестают обрабатывать данные об окружающей среде и анализировать информацию, планы, идеи, причины того, что мы здесь, что мы это мы, что мы есть. Мир светел, ветрен и холоден. И мы в нем.
Мы присаживаемся на корточки за дюной, моя рука достает из кармана сигареты, зажигалка, к моему удивлению, работает, и дым обжигает мне легкие. Она касается моего колена, пока я даю ей прикурить, и мне хочется поблагодарить ее, потому что впервые за несколько дней я чувствую, что действительно существую. Холодно, да?
Да.
Мы идем дальше.
Я совсем не знаю, что такое любовь
Мне кажется, ты совсем не знаешь, что такое любовь, говорит она и проводит ногтем по простыне и смотрит на книги на полу у кровати, и я смотрю на ее ноготь, потом на книги и думаю, ну конечно, я этого не знаю, и говорю: Ну конечно, знаю. Любовь – это то, что мы испытываем друг к другу.
Она смотрит на большую серую бетонную балку под потолком над нами, и я думаю, раз мы говорим, что любим друг друга, и раз мы так употребляем слово «любить», значит, это любовь, ведь чем же еще может быть любовь, если не тем, что называют словом «любовь», и тут она спрашивает, и что же ты ко мне испытываешь?
И я говорю, я хочу, чтобы ты была счастлива, и думаю именно так.
