«Но я не могу отречься от него! Нет, не могу, не могу! Я нехочу допустить, чтобы это был не мой сын».
Теперь, когда бедная мать уже не тревожила принца, егоогорчения мало-помалу утратили власть над ним, страшная усталость взяла верх, ивеки его сомкнулись в глубоком, спокойном сне. Часы проходили, а он все спалкак убитый. Так прошло часа четыре или пять. Потом оцепенение ослабело, онпошевелился и пробормотал сквозь сон:
— Сэр Вильям!
И через минуту опять:
— Сэр Вильям!
И снова:
— Сэр Вильям Герберт, поди-ка сюда, послушай, какой странныйсон мне привиделся… Такого сна я еще никогда не видел! Сэр Вильям, ты слышишь?Мне приснилось, что меня подменили, что я стал нищим и… Эй, сюда! Стража! СэрВильям! Как, здесь даже нет дежурного лакея? Ну, погодите же! Я дам задам!..
— Что с тобой? — прошептал чей-то голос. — Кого ты зовешь?
— Сэра Вильяма Герберта. А ты кто такая?
— Я? Кто же, как не сестра твоя Нэн? О! Том, я и забыла! Тывсе еще сумасшедший! Бедняга! Лучше бы мне не просыпаться, чем видеть тебясумасшедшим. Но прошу тебя, придержи свой язык, не то нас всех изобьют досмерти!
Изумленный принц приподнялся было с пола, но острая боль отпобоев привела его в себя, и он со стоном упал назад, на грязную солому.
— Увы! Значит, это не было сном! — воскликнул он.
Все его тревоги и печали, о которых он совсем позабыл вовремя глубокого сна, снова вернулись к нему; он вспомнил, что он уже нелюбимейший королевский сын, на которого с обожанием смотрит народ, но нищий,отверженный, оборванный пленник, в жалкой норе, пригодной только для дикихзверей, в обществе воров и попрошаек.
Погруженный в эти грустные мысли, он не сразу расслышалбуйные крики, которые раздавались поблизости, у одного из соседних домов. Черезминуту в дверь громко постучали. Джон Кенти перестал храпеть и спросил:
— Кто там стучит? Чего надо?
Чей-то голос ответил:
— Знаешь ли ты, кого уложил ты дубиной?
— Не знаю и знать не хочу.
— Скоро запоешь другую песню. Если хочешь спасти свою шею,беги! Человек этот уже умирает. Это наш поп, отец Эндрью.
— Господ и помилуй! — крикнул Кенти. Он разбудил всю семью ихрипло скомандовал: — Вставайте живей и бегите! Если останетесь тут, выпропали!
Пять минут спустя все семейство Кенти уже мчалось по улице,спасая свою жизнь. Джон Кенти держал принца за руку и тащил за собой по темномупереулку, шепотом внушая ему:
— Смотри, сумасшедший дурак, не смей произносить наше имя. Явыберу себе новое, чтобы сбить с толку этих собак полицейских. Говорю тебе,держи язык за зубами!
И, обращаясь к остальным, он прорычал:
— Если нам случится потерять друг друга, пусть каждый идет кЛондонскому мосту и, как дойдет до крайней лавки суконщика, пусть там поджидаетдругих. Потом мы двинемся все в Саутворк.
В эту минуту семья Кенти неожиданно выступила из тьмы наяркий свет и очутилась в самой гуще толпы, на площади, примыкавшей к Темзе.Толпа пела, плясала, кричала; набережная вверх и вниз по реке представляла собоюсплошную линию костров. Лондонский мост был весь освещен, и Саутворкский тоже.Вся Темза сверкала разноцветными огнями; поминутно с треском лопались ракеты,взвиваясь к небу, и с неба сыпался дождь ослепительных искр, почти превращавшихночь в день. Куда ни глянь, всюду гуляли и бражничали; казалось, весь Лондонвысыпал на улицу.
Джон Кенти отвел душу бешеным ругательством и приказал своимспутникам воротиться опять в темноту, но было уже поздно. Он и его семья былипоглощены кишащим человеческим ульем и безнадежно разлучены друг с другом. Нотак как принц был в этой семье чужаком, Джон Кенти ни на минуту не выпускал егоруки. Сердце мальчика радостно билось в надежде на избавление. Стараясьпротиснуться сквозь толпу, Кенти сильно толкнул какого-то дюжего лодочника,разгоряченного спиртными напитками, и тот своей огромной ручищей схватил его заплечо и сказал:
— Куда ты так торопишься, друг? Зачем грязнишь свою душукакими-то пустыми делишками, когда у всех добрых людей и верноподданных еговеличества праздник?
— Не суйся в чужие дела, — грубо отрезал Кенти. — Убери лапуи дай мне пройти.
— Нет, брат, коли так, мы тебя не пропустим, пока ты невыпьешь за здоровье принца Уэльского. Это уж я тебе говорю: не пропустим! —сказал лодочник, решительно загораживая ему дорогу.
— Так давайте чашу, да поскорей, поскорей!
Тем временем этой сценой заинтересовались другие гуляки.
— Чашу любви! Чашу любви! — закричали они. — Заставьте этогогрубияна выпить чашу любви, не то мы бросим его на съедение рыбам.[16]
Принесли огромную чашу любви. Лодочник взял ее за одну ручкуи, поднимая другою рукою конец воображаемой салфетки, поднес ее, как исстариповелось, Джону Кенти, который, соблюдая древний обычай, взялся одной рукой задругую ручку, а другой рукой должен был снять крышку. Таким образом, ему,конечно, пришлось на секунду выпустить руку принца. Тот, не теряя времени,нырнул в лес человеческих ног, окружавший его, и был таков… Через минуту найтиего в этом живом волнующемся море было так же трудно, как найти шестипенсовуюмонетку, брошенную в Атлантический океан.
Едва только принц понял это, он поспешил заняться своимисобственными делами, не думая больше о Джоне Кенти. И другое стало ясно ему: аименно, что город чествует вместо него — самозваного принца Уэльского.
Из этого он заключил, что маленький нищий, Том Кенти,умышленно воспользовался преимуществом своего необычного положения ибессовестно захватил его власть.
