отец.
Шелест за столом стих. Только Ленкина мать все так же звякала вилкой о тарелку. Зоя Михайловна поперхнулась хлебом, и собачник нежно похлопал ее по пухлой, как стеганое одеяло, спине.
– Ну доктор, доктор дорогой, говорите уже. Что же мы из вас тянем-то все? – радушно повысил голос собачник. – Народ сидит, переживает.
– И беседа стала походить на допрос, – заметила тетка.
Ты наклонилась и, горячо дыша квашеной капустой, зашептала мне в ухо:
– Сейчас он про куклу скажет.
Доктор достал из кармана платок, тщательно вытер губы. Собачник терпеливо ждал. Доктор засунул платок в карман и принялся доедать картофель.
– Таким образом вы, может быть, покрываете убийцу, – сказал собачник. – А это уже статья.
– Невидимый он, – встряла в разговор одна старуха.
– И пройдет, где хочет, и утащит, кого надо, – сказала другая.
– Если со́лью порог посыпать, то не пройдет, – отозвалась третья. – Потопчется, животом заурчит и до утра уснет.
– Кто же это? – Я не узнал свой осипший от страха голос.
Старухи посмотрели на меня с превосходством.
– Понятно кто – Нетрись, – сказала первая.
И старухи согласно закивали платками в мелкий кукольный цветочек.
Эти слова, казалось, рассмешили доктора. Над столом блеснул его серебряный зуб.
Нелепости разговору добавил маринованный опенок, который Камиль Култаев уронил в обувную коробку и теперь возил в ней вилкой, пытаясь его достать.
Опенок и история про Нетрись всех успокоили.
Старухи затянули: «Здесь, под небом чужим, я, как гость нежеланный». Эту песню нам с Юркой заводила Маргаритка. Тогда больше всего мне понравилась сама пластинка. С мутного самодельного кружка, который когда-то был рентгеновским снимком, на меня глядел настоящий череп. Может быть, поэтому я не удивился, когда на поминках запели про чужое небо. Ленка, дядя Гоша, моя мать – все заканчивалось, и начиналось что-то другое.
Твой отец, будто нечаянно, коснулся пальцев моей тетки. Она нахмурилась, и он положил руку рядом.
– Ну взял за руку и взял, – сказала ты, когда мы вышли во двор. – Чего маленький совсем? Не видишь, что твоя тетка в моего отца втрескалась? Вот куда она сейчас его поволокла? А?
– Это он ее поволок, – сказал я. – И сама ты втрескалась.
– Она с фабрики все время нам домой звонит: «Илью Андреевича позовите, пожалуйста. Фи-фи-фи-сю-сю-сю…» А сама старше папы на семь с половиной лет. Она старая, как наша яблоня!
– Сама ты старая, а отец твой…
– Кто?
Я не знал, как обиднее его обозвать:
– Дед Пихто!
– Дурак!
– Фуражку гони!
– Фиг тебе!
– Это еще почему?
– Потому.
– Вот твой папочка будет без фуражки, и все от него разбегутся.
– Все разбегутся, а тетка останется.
– От него даже твоя голышовая мамка убежала! И волосы у нее не там, где надо, растут!
Мимо сараев мы шли по отдельности. От злости я принялся считать кривые деревянные двери. На девятой ты преградила мне дорогу:
– Теперь я тебя даже не замечу.
Тетки все не было. Я лежал, смотрел в темный потолок. Руки и ноги не хотели двигаться. В животе урчало, как у Нетрися. В голове шумел лес. А я думал, что вот сейчас закрою глаза и больше не захочу их открывать. Думал, что заболел и больше никогда не выздоровею и даже умру, что ты и тетка заскучаете без меня дней на семь или даже на девять, если сильно повезет. Пролился первый за месяц дождь. По окну защелкали, обращаясь в пар, крупные капли.
Я представил тетку и твоего отца в лесу. Как вода с веток течет им за шиворот, как он показывает ей намокший журнал с голой матерью и жалуется, что его бросили. А тетке холодно и скучно от этого гундежа. Она уже жалеет, что не пошла домой. И волосы змеи недовольно шевелятся над ее головой. Я представлял внутри себя самые злые картинки, чтобы отомстить тебе, чтобы тетке в моих мыслях стало совсем неудобно и чтобы она быстрее вернулась.
Днем по двору прошел слух, что доктор Свиридов уехал неизвестно куда. Об этом загадочном отъезде ты рассказывала Юрке и Маргаритке, а на меня даже не смотрела:
– Мать Ленки видела, как доктор на станции билет покупал. Ее папа допросил. А теперь кто в квартиру доктора входит, тот пропадает! Сначала медсестра пропала. Потом собачник за ней пошел. И с концами. – Глаза твои, как обычно, глядели в разные стороны. – А в квартире ни одежды, ни шкафа, ни кровати. Все пропало.
– Ты бы еще про черный гроб на колесиках рассказала. – Мне очень хотелось с тобой поговорить.
– А ты пойди и посмотри, – ответила тут же. – Что? Испугался? Иди-иди. Там только тебя ждут.
Юрка по-подлому усмехнулся. Выходило, что вы с ним такие смелые, хотя никуда сами идти не собирались, а я один испугался.
– Если медсестра и собачник насовсем пропали, – сказал я, – то откуда ты узнала, что там ничего нету?
Ты подошла ко мне так близко, что от твоего дыхания у меня в носу задрожала козюлька:
– Оттуда.
Я понял, что сейчас случится что-то нехорошее, но все равно сказал:
– У доктора письменный стол был и стул. Их с яблони видно.
– Ну и сиди на своей яблоне. – Ты двинула меня по уху.
Тогда я применил свой коронный прием и крепко тебя обнял. Падать на землю нам не хотелось. И мы простояли так какое-то время. Хмурилась Маргаритка. Лыбился Юрка. Ему было смешно, что мы с тобой вот так посреди двора застряли по-глупому. Наверное, я побеждал и от этого тебя стало очень жалко. Я чувствовал, как бесполезно дергаются твои руки, как на теплой шее пульсирует жилка, а щека становятся горячей и мокрой. Я подумал, что чем дольше тебя держу, тем дольше ты меня не простишь. А может, и вообще не простишь. Чтобы совсем не расстроиться, я стал обниматься еще сильнее. Но ты двинула меня коленом по писке и оттолкнула:
– Тебе только с девчонками драться. А этому приемчику, – повернулась к ребятам, – меня папа научил.
Из-за боли я никак не мог разогнуться. Мои щеки от такой подлости тоже стали горячими и мокрыми.
Маргаритка подошла к Юрке и двинула ему коленом.
– Ты чего? – Юрка согнулся так же, как я.
– Ничего, – ответила Маргаритка. – Просто захотела попробовать.
– Такой, как ты, – сказал мне, не разгибаясь, Юрка, – в пустую комнату ни за что не пойдет.
– А вот и пойду! – ответил я и тут же пожалел о том, что сказал.
Мы стояли у забора и смотрели на окно комнаты доктора Свиридова. Оно было плотно зашторено. Даже если кто-то
