прятался внутри, то с улицы этого разглядеть было невозможно.
– Не ходи, Валька, – сказала вдруг Маргаритка.
И от этого стало еще страшнее.
– Ха! – Я бодро вошел в подъезд и оказался в сухой с запахом мертвого дерева темноте.
Единственное окно в подъезде на втором этаже было забито фанерой. Сквозь щели проникали тонкие полоски света. Они были так малы, что я не видел ступенек.
Дверь в квартиру доктора была не заперта, а заклеена тонкой бумажкой с синим кружком печати. Глупость взрослых удивила, и я ногтем сковырнул полоску.
Дверь громко заскрипела. Я оказался в обыкновенной квартире с обыкновенной мебелью, которая никуда не пропала. Я нащупал выключатель, зажег свет.
Полотенца, простыни в платяном шкафу, врачебный халат на крючке, две чайные чашки на столе и новенькая кукла, которой Свиридов успокаивал дурканутую Ленку, – вещи в доме были аккуратно разложены. На полу валялись прошлогодние сосновые иглы.
Я отдернул занавеску, приоткрыл окно, чтобы показать тебе фигу, но вас на улице не оказалось. Я подумал, что вы испугались и убежали.
Что-то блеснуло на подоконнике. В моей руке оказался прохладный кусочек металла. Я подошел ближе к свисавшей с потолка лампе, чтобы внимательнее рассмотреть его. Это был серебряный зуб доктора Свиридова. Я знал, какие бывают зубы. Тетка давала мне по копейке за выпавший.
4
– Валька за нами следит. – От солнца затылок у Ленки стал горячим. Она сидела на коленях доктора Свиридова, мяла в руках фабричную куклу.
– Как же он следит? – спросил доктор.
– На яблоню забрался, – ответила Ленка.
Свиридов посмотрел в окно и увидел меня.
– Я картинки вижу про всех, – сказала Ленка.
– И много таких картинок? – спросил доктор.
– Уже девятьсот сорок семь, – ответила Ленка.
– Как же ты их посчитала?
– Они сами считаются. Очень опасно, когда их больше тысячи.
– Ты умеешь считать до тысячи?
– Могу, если вам угодно, взять интеграл. Не хочу быть взрослой. – Ленка поставила куклу на стол. – И ваша игрушка мне надоела.
– Ты не взрослая, – сказал Свиридов. – Ты еще очень маленькая.
– Ну да, – усмехнулась Ленка.
Доктор Свиридов уловил в ее голосе не свойственный детям сарказм.
– Что же ты видела про меня? – спросил он.
– Она не будет с вами дружить, – не сразу ответила Ленка.
– Кто?
– Зоя Михайловна. Два дня назад она приходила к вам с кашлем. Вы не стали ее слушать через стетоскоп. – Ленка легко выговорила сложное слово. – А приложили к ее спине ухо, потому что вам так захотелось. Вы подумали, что у Зои Михайловны нежная кожа и ее непременно следует касаться ухом.
Пальцы доктора дрогнули, и Ленка от этого еще больше расстроилась.
– Что же случилось дальше? – спросил Свиридов.
– Надо было ей сказать, что она красивая, например.
– Но я так и сделал, – ответил Свиридов.
– Ага, – усмехнулась Ленка. – Вы сказали, что кашель ей к лицу. Но это не совсем то, что было нужно.
– Тебе Зоя Михайловна рассказала?
– Как она могла рассказать, что вы думали?
Вместо того чтобы удивиться ее словам, Свиридов стал вспоминать Зою Михайловну. Тогда он просто хотел одновременно пошутить и сделать комплимент. Он стремился быть легким и нескучным собеседником. Но Лена оказалась права – вышло действительно не очень ловко.
– Все, что ты рассказала, это… это странно, – наконец сказал доктор Свиридов.
– Вы сейчас пытаетесь поставить неверный диагноз, – нахмурилась Ленка. – Дело не в шизофрении и подобных патологиях. Все гораздо хуже.
Валька
У каждой картинки в моей голове тоже был свой порядковый номер. Чем больше было число, тем больше беспокойства пряталось внутри. Как будто тебя пускали туда, откуда сроду не выбраться. В углах комнаты блестела пыль. Бессмысленно улыбалась фабричная кукла. По полу потянуло холодом. Зашелестела занавеска. Комната доктора наполнилась шорохами и скрипами.
Окно резко распахнулось, вспыхнуло дневным солнцем, осыпало мелким стеклом. Я побежал. От бега все вокруг зашаталось. Засвистел плотный, как картон, воздух. И уже нельзя было отличить свист ветра от моего топота.
В темноте подъезда на меня набросились три тени, но я растолкал их и запрыгал по ступенькам вниз. Лестница загрохотала – меня догоняли.
Первым из подъезда выскочил Юрка. Маргаритка тонко визжала и была второй. А ты обогнала всех уже у песочницы. На улице был тихий и жаркий день.
– Окно открыл? Вот, – сказала ты, когда отдышалась. – А когда дверь и окно открыты, то получается сквозняк.
Мы тебе не поверили. Ты сама себе не очень поверила.
На моей ладони блестел серебряный зуб доктора Свиридова.
В четверг я как-то сам собой выучил дни недели. Не то чтобы я их раньше не знал. Просто они не всегда вставали на правильное место. За средой могла последовать суббота, за субботой – четверг. Раньше можно было называть день, как тебе хочется. Тогда он дарил чувство послушности времени и всего, о чем я думал и где был.
В первую правильную пятницу жизни, которую я бы раньше назвал никакой понедельник, Юрка собрался рубить яблоню. Мой геройский поход в квартиру доктора Свиридова и серебряный зуб, который я носил с собой в спичечном коробке, не давали ему покоя.
Я не знал, как защитить яблоню. Многие взрослые в таком случае уговорили бы себя, что это всего лишь еще одно дерево и ничего особенного не произойдет, если его вдруг не будет.
– Хватит телепаться, – сказал мне Юрка. – Садись.
Немецкий штык-нож опасно блеснул лезвием.
Ты и Маргаритка расположились на гнилом бортике песочницы. Я послушно сел рядом с Маргариткой. Наверное, это было первое тихое презрение к себе, которое я испытал.
– Дорогие друзья, – подражая голосу Гагарина перед стартом, сказал Юрка. – Я думаю, что сила и упорство…
Что думал Юрка про силу и упорство, мы не узнали.
Рядом с ним как-то сам собой появился его отец дядя Коля и вложил всю силу и упорство в пинок по Юркиной жопе. Штык остался в руках дяди Коли, а Юрка, чуть пониже Гагарина, полетел головой в кусты. Дядя Коля был добрый, поэтому сказал:
– Вы чего придумали, сволочи? Будете потом всю жизнь вспоминать, какое были дурачье.
5
В детстве дядя Коля резал кошкам хвосты, чтобы они походили на рысей. Эта память беспокоила его, потому что ничего другого важного про дядю Колю никто вспомнить не мог.
Валька
Дядя Коля еще раз пнул колупавшегося в кустах Юрку и понес штык домой. Он не умел, как моя тетка, одновременно драться и вежливо говорить
