штангист Яков Куценко. Пожелаем нашим спортсменам побед и медалей!
Зазвучал спортивный марш.
— Все активней внедряется механизация в колхозных хозяйствах Кубани…
Ким вздохнул, прикрутил громкость радио.
— Ничего толком не сказали…
Елена Наркисовна ядовито усмехнулась своими изогнутыми, как две гусеницы, накрашенными губами.
— Что же вы думаете, про вашего Алексея будут по радио говорить? Пятиборье и стрельбу даже не транслируют! Всех интересует только футбол.
Ким посмотрел на женщину, не скрывая неприязни.
— Про дядю Лёшу будут говорить! Потому что он станет чемпионом… Его наградят в Кремле! Мы с мамой тоже пойдем.
Анна смутилась.
— Ким, я же тебя просила… не мешай нам! Сядь спокойно, книжку почитай.
Ким послушно взял книгу, сел у окна — не хотел спорить с матерью при чужих.
Платье облегало пышные формы Елены Наркисовны, она подняла руку.
— Вот здесь, под мышкой, тянет.
Анна немного распустила шов, придержала булавкой.
— Так лучше?
Заказчица вскрикнула.
— Осторожнее! Вы меня чуть не укололи!
— Простите ради бога… Вот так хорошо?
— Все равно тянет!
Анна распустила всю наметку.
Ким, уткнувшись в книгу, молча сердился на мать — вечно она робеет, извиняется перед этой буржуйкой. А та и рада издеваться над людьми.
Нет, с женщинами не сваришь каши! Ким перелистал книжку, которую почти что выучил наизусть, нашел любимый отрывок.
— Эй, вставайте! — крикнул всадник. — Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Чёрных Гор проклятый буржуин. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Бьются с буржуинами наши отряды, и мчатся гонцы звать на помощь далекую Красную Армию…
Анна украдкой смотрела на сына, а Елена Наркисовна смотрела в зеркало и, оправляя белое платье, недовольно повторяла:
— Ну хорошо, хорошо.
* * *
— Посмотрите на меня…
Рука в черной лайковой перчатке берет за подбородок и поднимает голову Марии. Они вдвоем в одиночной камере в тюрьме Плетцензее, она сидит на железной койке, отрешенно глядя в стену. Колет в боку, саднят разбитые ноги, губы распухли и онемели.
Отец любил повторять, что в любой трудной ситуации на помощь приходит математика, и Мария мысленно рисует в воздухе тождество Эйлера — Е, Игрек, Икс равняется косинусу Икс Игрек Синус Икс…
Затянутый в серый мундир, будто в корсет бального платья, Шилле стоит перед ней, заложив руку за спину, другой рукой сжимая ее подбородок.
— Вас били? Какой безвкусный метод. Красивой женщине нужно позволить сохранить хотя бы лицо…
Острая боль пронизывает надкостницу, Мария отталкивает руку. Шилле ждал этого, чтобы с удовольствием, с оттяжкой хлопнуть ее по щеке. Удар головой о стену, вспышка, звон в ушах.
«Косинус Пи равняется минус единице»…
— Вы можете меня изуродовать, даже убить. Но вы ничего не добьетесь… Отец никогда не согласится работать на вас.
Он снова бьет. Его бритый кадык движется под кожей, как при глотательном движении.
— Ваш отец сегодня ночью повесился в камере.
Шилле впивается взглядом, чтобы снова глотнуть, насладиться энергией боли. Мария прижимает руку ко рту, сдерживая крик.
— Вы нам больше не нужны… Я подписал документы на отправку в лагерь Аушвиц — вы, коммунисты, распространяете мрачные слухи про это место. Слухи лгут, на деле все гораздо страшнее…
Он изящно поворачивается на каблуках.
— Но вы можете купить себе свободу, — он снова наклоняется к Марии. — Нам нужен архив. Научные записи, тетради вашего отца. Сообщите, где они хранятся. И мы отпустим вас в СССР. К вашему русскому любовнику…
«Сумма корней из единицы n-ой степени при n меньше единицы равна нулю»…
Мария вскидывает голову.
— Отец уничтожил свой архив.
Шилле по-собачьи обнажает верхнюю губу и хватает ее за одежду, рвет залитую кровью рубашку на ее груди.
— Жидовская подстилка! Коммунистка! Завтра я отдам тебя в казарму, к солдатским отбросам из зондер-команды. Они будут насиловать тебя без остановки несколько часов! Никто не заметит, как ты сдохнешь, и пьяные скоты будут продолжать насиловать твой труп…
«Тождество Эйлера как символ единства математики, соединяет три основные математические операции и пять фундаментальных математических констант, принадлежащих к четырем классическим областям… и часто приводится как пример математической красоты»…
Сон, бред, искажение памяти? Но ей отчетливо представляется, как Шилле рычит и набрасывается на нее, чтобы впиться зубами в ее шею, перекусить артерию. Откуда взялась могучая сила в слабых руках, как удалось его оттолкнуть? Помнила только, что в отчаянии стучала по железной двери кулаками.
— Помогите! Помогите!..
Открылась «кормушка», показалось грубое лицо унтер-офицера Кравеца.
— Нужна помощь, господин группенфюрер?
Шилле сделал знак, Кравец отпер дверь.
— Заключенную 15/41 включить в списки на отправку в Аушвиц.
Мария помнила, как стояла, прижавшись к стене, тяжело дыша.
— Вы будете прокляты… Вас будет ненавидеть весь мир. Вы можете убить тысячи, миллионы людей… Но вам не победить! Никогда! Никогда!.. Вас ждет расплата.
Нет, конечно, ничего этого она не могла ему сказать. Избитая, напуганная, растерянная девочка…
Дверь в камере захлопнулась, в замке повернулся ключ.
Мария вздрогнула, услышав поворот ключа в двери. В коридоре вспыхнул свет.
— Я дома! — крикнул Саволайнен. Зашел, щелкнул выключателем в комнате. — Прости, задержался. Ярвинен никого не отпускал, срочно переверстывали номер…
Матиас снял пиджак, понюхав ткань.
— Прокурили мне весь костюм. Скорей бы развязаться с этой Олимпиадой… А почему ты сидишь в темноте?
Мария посмотрела на мужа.
— Я видела Шилле.
— Что? — Саволайнен опустился на диван. — Ты ошиблась. Шилле давно убит.
— Это был Шилле. Мы столкнулись у кассы стадиона… Он тоже узнал меня.
Матиас помотал головой.
— Но я
