от капли солнца кожа, брекеты, слегка загребающая походка. А ведь я старательно вертелась вокруг него. Я даже набралась смелости и записалась в театральный школьный кружок, где он блистал в главных ролях.
Когда я пришла на первое занятие, репетировали пьесу из рыцарской жизни, что-то про короля Артура и его Круглый стол. И вот все расселись на сцене, разобрали свои слова, началась читка. Мне тоже дали маленькую роль пажа, один раз я должна была сказать что-то вроде «о храбрый рыцарь, где твой славный меч?», а второй – обратиться к прекрасной даме, горестно заломив руки: «Увы, герой наш пал в неравной битве!» Ну, как-то так. Героем и храбрым рыцарем, само собой, был Энди.
И вот, значит, мы по очереди произносим свои слова, тут Энди встает и говорит, что все это ерунда на постном масле, что эти давно рассыпавшиеся в прах рыцари никого не волнуют, что ставить надо вещи современные, что у него есть прекрасная пьеса, детектив, многоплановое построение, современные реалии и патати-патата… Препод наш спорить с ним не стал. Сразу предложил прочитать эту пьесу и разобрать. Может быть, она столь прекрасна, как он сказал, и тогда, конечно, давайте ее поставим. И надувшийся от гордости Энди молниеносно раздал всем по экземпляру. Ясен пень, это была его собственная пьеса, просто он не хотел это говорить, а ждал, чтобы все восхитились для начала.
Но не восхитились. Действие стало распадаться, сюжетные линии обкурившимися змеями уползали за горизонт, не пересекаясь, персонажи произносили реплики, повисавшие в пустоте. Сырятина, одним словом. Но Клаус, препод наш, был человеком добрым, ничего такого он говорить не стал, а сказал, что очень интересный материал, надо слегка переосмыслить то и се, усилить вот этого героя, а вот этого можно и вовсе убрать, и нам всем будет интересно поработать в этом ключе… Но Энди и дослушать его не захотел, вспыхнул, руками замахал, мол, мы тут все мастодонты, рабы разлагающейся классики, про современный театр не слыхали ни черта, серость, бездарность, садовники вишневые. Подорвался и ушел. Совсем ушел из кружка. А я осталась репетировать своего пажа-недоноска.
На премьере я ухитрилась перепутать свои две реплики. Сначала прямо в лицо славному рыцарю заявила, что пал он смертью храбрых, а потом потребовала от прекрасной дамы, чтобы она немедленно предъявила мне свой доблестный меч. В общем, это были лучшие моменты в скучном действе. Зал хохотал, а я сомнамбулой бродила по сцене. Уходя, зацепила пристегнутым ко мне бутафорским кинжальчиком задник, и он поехал вслед за мной, предъявляя зрителям переодевавшихся за ним девчонок. Визг и всеобщий восторг.
Через год мои родители развелись, и мы с мамой уехали из Нюрнберга на остров Рюген, в Засниц. Больше я Энди не видела.
* * *
Меня зовут Бригитта Штаубе, и я уверена, что вечная канитель в моей жизни происходит именно из-за этого. Из-за этого имени.
Вот если бы я была, к примеру, Алисой ли хотя бы Летицией… Нет, лучше все-таки Алисой. Алиса бы не стала заморачиваться всякой фигней, которая здорово осложняет Бригитте жизнь. Она бы не постеснялась потащиться с подругой на вечеринку, где никого, кроме этой самой подруги, не знает. Она бы смотрела на пыжащихся перед девчонками парней свысока, пила бы коктейли из высоких стаканов, украшенных дурацкими бумажными зонтиками, может, даже гоняла бы по городу на электробайке.
И, уж конечно, она бы не думала третий год, купить ли ей белые джинсы в яркий крупный цветок. За эти три года Алиса бы уже сносила как минимум две пары этих прекрасных, подчеркивающих ее классную фигуру штанов. У меня нормальная фигура, среднестатистическая. И все среднестатистическое – сиськи, задница, талия, руки, ноги. Волосы свои бесцветные я слегка подкрашиваю в рыжину, совсем чуть-чуть. В тициановую блондинку. Ну, брови тоже приходится чуток подкрашивать, чтобы лицо читалось, не превращалось в пустой белый лист. У меня прекрасная, молочного отлива кожа. Правда, от солнца я вечно прячусь под шляпами, накопила их, наверное, десяток. Но все свое богачество Бригитта не может ни подать, ни преподнести.
Она никому не интересна, эта Бригитта, ее не замечают, не запоминают.
И вот сейчас Энди стоит на пороге учительской и, конечно, не узнает меня, смотрит фактически сквозь.
– А, Энди!
Директриса улыбающимся серым дредноутом в несколько приемов развернулась к нему. Понятное дело, и здесь он создал вокруг себя атмосферу обожания.
– Познакомься, наша новая коллега, Бригитта Штаубе, будет преподавать литературу старшим классам.
Какая-то тень по его лицу все же скользнула, видно, покатал по памяти, как яблочком по тарелочке: «Бригитта… Бригитта… Штаубе… Что-то вроде знакомое… Нет, не помню». Ну, я и думаю, напомнить ему или не стоит? Ладно, пока не стоит. Просто протягиваю руку. Вот и «познакомились». Спустя пятнадцать лет. Это, между прочим, половина моей жизни. И его тоже, он на два года всего старше меня. Тогда, в школе, это была ого-го какая разница, а сейчас тьфу, и не разница вовсе.
Он уже не тот распрекрасный красавчик – заматерел, закабанел, раздался во всех трех измерениях, физиономия утратила юношескую утонченную миловидность, расползлась несколько. Стрижечка короткая. И пивное, как говорят, брюшко так заметно выторчкнулось. Хотя не, не пивное никакое – ленивое. Двигать собой лень. На диван, к компу и колбаски жареные, шкворчащие рядышком пристроить или чипсы. Но это Энди. Герой моих детских грез.
И сердце мое екнуло и, выбивая дробь копытом, помчалось черт-те куда. И, ясен пень, я покраснела. Вот стою перед ним и чувствую – горю, горю, сгораю…
Слава богу, звонок прозвенел, и все понеслись кто куда.
* * *
В тот же день, сразу после моего единственного урока, Энди предложил мне пойти вечерком куда-нибудь попить пивка в честь знакомства. Пивка мы попили в «Барфюсере», потом в каком-то соседнем, более скромном кабачке, потом погуляли туда-сюда по улицам, потом оказались в моей квартирке в старом городе, в мансарде Георг-Меркель Хауса, в моей постели.
И вот уже полгода мы оказываемся в моей постели с завидной регулярностью по средам и пятницам. В свою постель Энди меня не приглашает. Живет он с мамой в новом квартале в районе Выставки. Зеленый такой райончик, в основном заселенный пенсионерами. Они бродят по аллеям, переставляя палки для скандинавской ходьбы. Жизнерадостные и всем довольные – своим кварталом, деревьями, отсутствием горлопанящих детей и самими собой. Квартирка у Энди и его мамы маленькая, две уютные спаленки – так Энди говорит, сама не бывала, не видела. Я так полагаю, она такая же примерно, как моя.
В моей комнате над кроватью – ломаный мансардный потолок и еще маленькое окошечко прямо в небо. В детстве я представляла, что живу в замке, в высокой башне, и что я принцесса Лили. До шести лет я была Лили. Когда училась говорить, мое из катящихся гранитных глыб имечко «Бригитта» было мне не по зубам, я называла себя Лили. Так меня звали и родители, и все-все-все.
Лили была озорной девчонкой, она постоянно придумывала какие-то шалости и каверзы. В четыре года, когда ее на лето спихнули к бабушке на остров Рюген, подговорила соседских мальчишек бежать в пираты, а в качестве судна использовать двери, снятые с пляжного павильончика, закрытого на ремонт. На этих дверях отважные пираты – три матроса и капитан Лили – вышли в море сразу после обеда. К тому времени, когда их хватились, течение отнесло ревущую в три горла команду неунывающего капитана километров за шесть, хорошо хоть вдоль берега. «Веселый Роджер» был сорван с мачты, пираты в кандалах разведены по домам и оставлены без сладкого, капитана к бабушке мать больше не отправляла. А то мало ли что. Не может за девчонкой уследить.
Но и сама мать не очень-то управлялась с Лили. Если под окнами ребятня с визгом летала на тарзанке вокруг единственного дерева – это придумала ее дочь. Если во дворе вдруг наступала полная тишина, значит, всех детей увел прочь гаммельнский крысолов в желтых шортиках и перепачканной футболке с чеширской улыбкой во все пузо. Лили уболтала народ пойти кататься на лошадках. «Почему не дадут
