привычно: «Сестра Ирма».
«О, где ты, утро завтрашнего дня?» Утро, надо сказать, не задалось. Где-то с пяти часов пошел дождь, и, когда я без четверти семь высунул нос на улицу, там было темно, сыро и холодно. Сильный дождь уже прошел, но отовсюду летела мелкая водяная пыль – унылая, всепроникающая. С гор сползала серая рваная простыня облаков, превращалась по пути в туман, и он прятал в своем чреве еще спящие улицы. Самая гриппозная погода. А я человек уже старый… Тьфу, пропасть, наслушался Агнесс: «Старость, старость…» Не дождетесь. Оделся соответственно. Двигать пора, режиссер должен приходить в театр первым. Железный немецкий конь все еще со мной. Хорошая скотинка, пожалуй, куплю себе такую. Машина здесь мне совершенно ни к чему, а вот такой мотоцикл – то, что надо. Поскакали.
В семь ровно я был на месте, болторезом крякнул замок на воротах и вкатил мотоцикл на территорию давешнего склада. Забрался на контейнер, залег. Мягко говоря, сыровато, фактически в лужу лечь пришлось. Хорошо, я под одежду гидрокостюм надел, мне только ревматизма на старости лет не хватало… Тьфу, опять туда же понесло. Нет никакой старости, есть застой в мыслях и в теле.
Ноут поставил, где посуше, включил, жду, проявятся ли мои клиенты. Ночник достал – хотя и не ночь, туман не особо позволяет разглядеть окрестности, поэтому бинокль ночного видения не лишний. Думаю, где же полицейские? Черт, не явились, что ли? Для кого я тут шоу устраиваю? Обидно. Сам я хватать и вязать никого больше не собираюсь. Не приедут – будет меу кериду Габриэл гулять на воле.
Часики тикают, время «Ч» приходит. Вот подъезжает пикап, доброго утречка, Габриэл. Стоит, погасив фары, ждет.
Только сейчас я заметил, что кабачок закрыт. Закрыт уже давно и навечно, и окна его изнутри заклеены газетами.
Проходит еще минут десять, клиент начинает нервничать, хватается за телефон. У меня на экране появляются две точки. Габриэлова красная стоит на месте, а вторая, синяя, движется сюда со стороны района Моросуш – близко совсем, сейчас явится… Ага, вот он, больше некому.
И точно. Возле пикапа останавливается какая-то дремучая тачка, из нее вываливается парень с объемистой сумой в руках, идет к пикапу, поворачивается ко мне боком. Я пялюсь в бинокль, кручу колесико настройки, чтобы получить максимум приближения. Мать честная! У этого огрызка на щеке родинка ровно на два цента! Это ж тот гаденыш, которого я на леваде повязал. Ему ж еще вроде на киче чалиться полагается – ан нет, он снова с нами! О святая толерантность!
Габриэл вылезает из машины, утырок с родинкой открывает свой баул, и тут… «Виу-виу!» – сирена, да как-то со всех сторон, и наша доблестная полиция-троеручица, как в американском блокбастере, блокирует злоумышленников. Вот где они прятались по сию пору? Я так и не отследил. А получилось загляденье, эти двое в центре застыли, а вокруг человек десять в форме, шлемах и с автоматами – прямо балет «Спартак», танец с саблями.
Тут я пожалел, что не сунул червячка в Габриэлов телефон, сейчас бы послушал, что они там булькают, дескать, «мы здесь случайно, проездом, а сумка валялась, мы просто поглядеть хотели, что там… Нет, я его не знаю, в первый раз вижу… я вообще хотел кофе выпить перед работой, а тут закрыто…» Ну, да не важно. Спектакль закончился, этих повязали, и все укатили.
Ауфидерзейн, майн либер Дитрих, адеуш, меу кериду Габриэл. Прощайте, прощайте, я буду скучать без вас.
* * *
Стоит ли упоминать, сколько разговоров было уже этим вечером, когда выпить по стаканчику после работы зашли в нашу забегаловку Алипиу и другие ребята из отделения криминальной полиции? Приятели мои возбудились сверх всякой меры. Педру все наскакивал на Алипиу:
– Вот ты скажи, ты же без пяти минут комиссар, вот что, вы сами, без посторонней помощи, не могли этих мошенников словить? А? Вот вам что, обязательно все на тарелочке поднести надо?
А Алипиу, здоровый увалень, все кивал как-то виновато грушеподобным носом, все разводил большими крестьянскими руками, все гудел:
– Да мы уже сами почти расследование закончили, мы уже сами… мы уже…
А Ана – совсем еще девчонка, стажер, маленькая, верткая, голова чуть выше пузырька пива, стоящего перед ней на столе – размахивала руками, почти крича. Но все равно слышно ее было плохо – шумели в баре все.
– Я всегда говорила, женщины соображают быстрее мужчин. Пока наши чесались, эта сестра Ирма выследила всю шайку. А у нас в отделении даже техники такой нет, чтобы по номеру телефона кого-то отследить. Да ордер получить… А она раз, и готово…
А Алипиу ей:
– Твою сестру Ирму саму бы привлечь не худо. Хакер чистой воды. Если б я ее нашел, я бы ей влепил!
– И с благодарностью у вас, у мужиков, хреново! – начала горячиться девчонка. – Она за нас почти всю работу сделала, а ты ей влепить собрался!
* * *
И сегодня, и на следующий день, да еще и месяц спустя, пожалуй, на площади возле церкви Чудес Господних будут рассказывать и пересказывать друг другу жизнерадостные старики байки про сестру Ирму, про поимку убийцы таксиста и про взятие целой шайки похитителей фотоаппаратов. И будут появляться все новые подробности и новые версии событий. И будут они задаваться вопросом, какие еще преступления раскроет сестра Ирма, и кто она такая, и откуда взялась. И только я, Гонзу Читатель, знаю наверняка, что сестра Ирма больше не появится на нашем горизонте никогда…
Или я ошибаюсь?
Человек, который так и не приехал
Все из-за моего имени
В первый день у меня только один урок должен быть, третий, но я специально к первому пришла – ну, чтобы познакомиться со всеми, посмотреть, кто есть кто, кто чем дышит. Думала, посижу в учительской пару часов, за всеми понаблюдаю тихонько.
Меня директриса всем представила: «Наша коллега… дойче лерерин, язык и литература… надеюсь, подружимся…» – все, в общем, как положено на новом месте. Училки улыбаются, я тоже, руки пожимаем. И тут дверь открывается, и входит ОН. Я бы меньше удивилась, если бы фрау канцлерин ввалилась в розовом пиджаке. Первый день на этой работе, всего неделя в городе, неделя, как я сюда переехала – и здрасьте-пожалуйте, он собственной персоной передо мной.
* * *
Мне было четырнадцать, и я втюрилась в него по самую макушку. Тут удивляться нечему, по нему полшколы вздыхало. Я имею в виду половину девчачьей половины. Хотя… Он умел обаять, очаровать каждого. Даже учителя, все без исключения; даже директор по кличке Геморрой, мужик придирчивый и раздражительный – все его любили: «Энди написал сочинение не хуже нынешних писателей… Энди почти победил на олимпиаде по физике, четвертое место – это очень высокий результат… Энди будет участвовать в городских соревнованиях по многоборью, единственный от нашей школы…» И, конечно, он был красавчиком – высокий, стройный, сильные руки, волнистая пышная челка на пол-лица. Всегда ходил в черных джинсах и черной футболке с какой-нибудь готичной надписью. Вообще-то в школе такое не приветствовалось, но ему молчаливо дозволялось.
Его имя было Анджей Крански, но ему больше нравилось быть Энди, и все, включая учителей, звали его Энди. Они с матерью приехали из Польши в его глубоком детстве. Жили они в квартале за вокзалом среди турок, болгар, сербов и прочих эмигрантов, но ходил он в нашу престижную школу. И как я сейчас понимаю, Энди из кожи вон лез, лишь бы учиться именно здесь, лишь бы вырваться из своего дешевого квартала.
Меня он, безусловно, не замечал. Даже не подозревал о моем существовании. Да и замечать там особо было нечего. Тощая бледная тень, фигура-макаронина без уже положенных по возрасту девичьих выступов. Две спагеттины ног до шеи, и сразу над ними круглые Гарри Поттеровы очки. Остальное несущественно: белобрысые прямые волосы, остриженные «под гребенку» чуть ниже уха, белая, краснеющая
