что там, и сама Мария дрожит. Правда, не телом – внутренней сутью, которую переполняют эмоции; и зачем сдерживается?..
– Давай ты поплачешь? – мягко предлагает Диана. – Меня стесняться не надо, я могу выйти в прихожую. А если ты забыла, как плакать…
– Не надо, – качает головой Мария. – Не надо выходить.
Всхлипнув, она утыкается в ладони и рыдает так, будто сдерживалась с момента заседания – когда оно там было, осенью-зимой? Тогда ли Мария узнала про судьбу брата? Или все случилось недавно и рана совсем свежая, едва успела коростой покрыться…
Пусть она поплачет, пусть; потом и с тревогой разбираться будет легче.
Диана приобняла бы хтонической стороной – но неловко змеиным хвостом утешать.
Когда Мария, умывшись, возвращается на кухню, Диана просит, крутя в пальцах карандаш:
– Расскажи о ваших отношениях.
– Я постараюсь, – часто кивает она. Берет еще одну конфету, но на этот раз все-таки кладет ее в рот; а вот фантик снова складывает пополам, и еще, и еще… – Мы сюда переехали, когда мне было пять: от отца сбежали. Я его почти не помню, а мама говорит, он был тем еще чудовищем. Федька на него совсем не похож.
Линия на листе ломается, под острым углом уходя вниз: ком тревоги в животе ощетинивается шипами, Мария морщится, как от боли. Может, и правда чувствует это болью?
– Мы сначала жили у знакомых дяди Паши – это Вовин папа, у нас разные отцы. Спали втроем на одной кровати, мама – на раскладушке. Днем мама работала, Вова с соседскими детьми занимался – был репетитором. Федька со мной сидел: играл, книжки читал, кормил обедом и ужином, если Вова не успевал вернуться. Потом, когда мы уже переехали в отдельную квартиру, водил в школу и после уроков забирал. И я знала, что всегда могу найти его на перемене и… ну, пожаловаться, например.
Мария прикусывает губу, ее плечи обнимают сомнения: говорить или не говорить? Диана подталкивает кончиком хвоста: если оно зудит, если хочет быть высказанным – говори, не зря же оно пришло сейчас и здесь? А сама проводит на листе еще несколько линий – ломаных, острых, болезненных.
– Когда у меня, ну… когда я поняла, что истекаю кровью… – Она прячет лицо в ладонях, качает головой, но все-таки продолжает, пускай гораздо тише: – Я знала, что делать, мама говорила; но я так растерялась. И пошла к Федьке. А он отпросился сам, отпросил меня – ему разрешили, конечно: отличник, спортсмен, гордость школы. Привел домой, уточнил, нужна ли помощь, чаю сделал…
Колючая проволока тревоги сжимается так, что Мария подпирает голову рукой, не в силах сидеть прямо. Так, пора заканчивать, а то она еще загнется от внутренней боли.
– Я смотрю и не понимаю: как Федька стал таким? – голос затухает до шепота. – Что случилось? Почему я этого не заметила? Или на самом деле мы не были настолько близки, чтобы я могла заметить?.. – Качнув головой, Мария пожимает плечами. – Главное: мне-то что делать? Мне же… мне понравились хтони, Вове тоже понравились; мы осуждаем Федьку, но и переживаем за него… Я не знаю: прощать или не прощать? Любить ли дальше?
Хтонь не должна обесценивать проблемы заказчика – но какая это невероятная глупость! Да как ей такое в голову пришло?
– Ты действительно готова выдрать из себя любовь к брату, если я, например, скажу, что тебе надо порвать с ним контакты?
– Ну… я не знаю. Наверное, нет, но…
Ладно, проще обойтись без разговоров.
Диана показывает блокнот с разноцветными линиями, пересекающими друг друга под тысячью разных углов.
– Скажи не задумываясь: это похоже на то, что ты чувствуешь?
– Даже слишком, – морщится Мария. Тут же, стряхнув неприязнь, всматривается с любопытством: – Как ты это сделала? Просто слушала и рисовала?
Диана пожимает плечами:
– Ну да. Подцепляю эмоции, сидящие в человеке, беру их на карандаш в прямом смысле – и рисую. – И, улыбнувшись, предлагает: – Хочешь тоже порисовать?
– Да нет, я… – тушуется Мария. Но Диана кладет перед ней блокнот и протягивает карандаши.
– Возьми, посмотри как следует и дорисуй, чтобы оно выглядело приятнее. Тебе полегчает.
– А, я слышала о такой практике… – ее голос полон скепсиса.
– Но делала ли ты ее с хтонью?
Это срабатывает: поколебавшись, Мария все-таки достает карандаш, долго рассматривает рисунок и наконец проводит первую дрожащую линию. Затем – вторую, уже прямее; третью – свивающуюся в спираль; четвертую – толстую и уверенную.
Тревога прячет колючки, превращается в угловатое, пока еще неудобное волнение, а затем и вовсе вытягивается, распрямляясь во внутренний стержень. Сколько силы в себе хранят чувства; и с какой охотой они становятся не врагом, а опорой, как только позволяешь им быть.
Диана не умеет читать мысли, но ясно слышит, как этот стержень звучит: «Я имею право переживать за брата после всего, что у нас было. Кто запретит мне переживать только потому, что он оказался плохим человеком? И кто посмеет решать, любить мне его дальше или не любить?» Прекрасно.
Мария, хмурясь, разглядывает получившийся рисунок.
– И правда полегчало. Но я все еще сомневаюсь…
– А ты посиди и подумай. – Вручив выдернутый листок, Диана прячет блокнот и карандаши. – Дай себе время, не оглядывайся на чужие слова. И… знаешь что? Любить – не значит одобрять каждый поступок. Помни об этом.
Двор окутывает приятным теплом – не жарко и не холодно, такой же ветерок, как был на кухне. Диана замедляет шаг – после арки поджидает душная улица – и думает. Как забавно переплетаются чужие жизни! Если память не подводит, в прошлый раз к Марии ездила Лия, а потом она же провоцировала сектантов, чтобы довести дело до суда.
Интересно, на сколько их в итоге посадили? В агентстве что-то обсуждали, но Диана нарочно не слушала: хотела больше никогда не вспоминать эту историю. И тут она взяла и настигла, еще и в виде взгляда с неожиданной стороны: не от хтоней, не от сектантов, а от женщины, для которой главный виновник случившегося – любимый и заботливый старший брат.
Не то чтобы история действительно задела: без умений вживаться в чужую жизнь исключительно на время заказа долго в агентстве не продержишься; но придется расспросить или поискать новости. Сколько ж этому несчастному Федьке сидеть в колонии?..
Она не должна сочувствовать никому из сектантов – но кто ей запретит?
Если долго сидеть на берегу реки…
В теплый вечер людям по душе не занимать столики в кофейне, а гулять, отдыхая от жары и наслаждаясь поздно заходящим солнцем. Это, конечно, не мешает им заглядывать за лимонадом, холодным кофе или какао; но когда они забирают заказ и уходят, то можно расслабиться и полистать ленту новостей, а не ждать настороженно: вдруг что-то еще возьмут или стаканчики не выкинут?
Поэтому хорошо, что люди гуляют. Отличная погода, почему бы не погулять?
«Тоже, что ли, после смены пройтись? – размышляет Лена, в сотый раз пролистывая пост о музыкальном фестивале, где выступает группа, у которой она слышала целых три песни. Ох уж эта назойливая реклама, ох уж эта короткая лента новостей: даже отвлечься не на что. – Или дойти до дома, взять Корицу и проветриться вместе? Или вообще и то и другое?..»
Может, Яна составит компанию – если не решит, что с ее бедных ног на сегодня хватит? Они с Тори гуляли весь день, прошли двадцать тысяч шагов и теперь сидят с лимонадами в дальнем углу, обсуждая не то стрит-арт, не то необычные рубашки: скачущие еноты ведь могут быть как на стенах, так и на ткани.
Их неожиданная дружба кажется Лене забавным мостиком между ее прошлой и настоящей жизнями. С одной стороны – Яна, родители, город, исхоженный вдоль и поперек; с другой – Тори, хтоническое агентство, близкое знакомство с чудовищами под масками людей. Теперь оно соединилось – точно кусочки пазла, которые сначала выглядели взятыми из разных наборов, а тут, надо же, подошли.
И то, что получилось, Лене более чем нравится.
Звонит колокольчик – и к стойке подходит… надо же, знакомый парень в клетчатой рубашке. Костя, бывший стажер, нынешний южный работник; интересный мальчик с не менее интересной фамилией Когтев, который видит хтоней.
– Привет.
– Привет, – улыбается Лена. – Как дела, как работа?
И прикусывает кончик языка. Он зашел как гость или?..
– Нормально, – сухо отвечает Костя. Опускает глаза и вздыхает: – Помнишь, ты сказала, что я могу прийти, если…
Если захочет поговорить с тем, кто тоже видит больше обычного. Да.
– Вот я пришел.
– Ну давай поговорим, – кивает Лена, предвкушая тайну. – Хочешь сначала кофе или что-нибудь еще? За мой счет.
– У меня же скидка сотрудника. Маленький стаканчик как-нибудь да потяну.
Его неуверенная улыбка – словно гирлянда, зажженная дома в хищную зимнюю
