меня в свой круг вызывали у нее неожиданную реакцию. «Послушай, Майк, они — наркодилеры, только их наркотик — гольф. Они подсаживают тебя и наслаждаются. Я рада, что тебе нравится играть, дорогой, и мне приятно, что у тебя появились новые друзья. Но все равно… это наркотик».Утренний мяч
Солнце только-только встало. Мой друг Тедди из нашего квартала должен заехать за мной на своем шумном «Олдсмобиле» 68-го года. Но куда запропастились мои короткие носки? Где нормальная рубашка — не из тех, которые я проносил уже три лета и которые все равно мне малы? Крадусь на цыпочках в темноте, стараясь не разбудить Трейси. Моя жена заслужила спокойное воскресное утро, и я собрал вещи накануне вечером. Но кое-что забыл. Если я произвожу чересчур много шума, то это из-за зуда внутри — я же еду на гольф!
Проверяю свой список: таблетки, крем от загара, солнечные очки, запасные подставки, рубашка, шорты, ремень, туфли и пара коротких носков. Сажусь, чтобы нацепить их на ноги, и замечаю, что носки Nike теперь промаркированы — левый и правый. Проблема в том, что у меня два левых. Я обеспокоен. Это нечто вроде головоломки — два левых носка. У меня что, две левых ноги? И тут я слышу голос отца: «Значит, должна быть пара правых где-то у тебя в ящике, сынок». Если пойти за ними, придется вернуться в спальню, и на этот раз Трейси точно проснется. То, что я поднялся в 6:15, не означает, что она тоже должна. По крайней мере, так она сказала. К черту, поеду в двух левых носках. Мне это не нравится, но ничего не поделаешь.
На поле нас ждут в 7:30. Я сижу на крыльце со своими клюшками и дожидаюсь, пока покажется Тедди на своем кабриолете. Он подъезжает и полчаса спустя мы подходим к первой отметке с еще двумя игроками из нашей четверки. Это мое любимое время суток: трава сверкает от росы, вокруг распевают птицы. Я достаю свой счастливый мяч из сумки и начинаю игру. Это последний раз, когда я бью вперед остальных. В гольфе существует своя система — тот, кто победил на предыдущей лунке, начинает на следующей. Мне такое не грозит.
Таблетки еще не подействовали, поэтому у меня уходит пятнадцать попыток на то, чтобы установить мяч на подставке. Парни к этому привыкли. Я не прошу их помочь, а они не предлагают. Я ставлю мяч, он качается и скатывается на землю. Я повторяю — с тем же результатом, раз за разом. Я шучу насчет трудотерапии. Когда мяч, наконец, установлен, я произношу про себя: Это твой момент. Ты знаешь, что делать.
Потом перебираю в голове список инструкций:
Ноги крепко стоят на земле
Левый носок смотрит вперед
Колени расслаблены
Найди свой центр гравитации
Подбородок вперед
Пауза в конце замаха
Глаза вниз
Два левых носка…
Вот черт! Мяч улетает куда-то на парковку. «Эй, впереди!» К счастью, я не слышу вскрика или звона бьющегося стекла — хотя позднее выясняется, что я едва не попал в док-тора Филипса, крупную шишку в клубе, которого я только недавно убедил одобрить мне членство.
Я лезу в карман и достаю «утренний мяч» — это обычная традиция для таких, как я, мазил. На этот раз про носки я не вспоминаю, равно как и про замах. Я просто думаю о мгновении, когда клюшка коснется мяча — как шайбы в хоккее. Все дело в контакте. Не размышляй слишком много. Я замахиваюсь, делаю паузу и бью с такой силой, что мяч улетает на головокружительные двести метров, прямо на фервей, на границу травы. Поворачиваюсь к своим друзьям: «Знаю-знаю, со второго раза сможет каждый дурак».
Каждая моя игра — или лучшая, или худшая. Сегодня и то и другое. На 18-й лунке часы нам говорят, что мы на десять минут опережаем график. Все довольны и могут высоко держать голову в ресторане клуба, только не я. Я думаю: Ну что же, вот он — мой последний раунд в гольф. Зачем и дальше тратить чужое время? Но у меня же был утренний мяч, почти что берди (дальше я сделал четыре пута). Так что мне есть куда расти.
Гольф выставляет напоказ ваши слабые стороны и стыдит за то, что вы вообще осмелились взять в руки клюшку. Тем не менее, даже если я на телефоне или в компьютере, но моим друзьям нужен четвертый, я бросаю все. Достаточно одной хорошо сыгранной лунки в раунде из восемнадцати — особенно если удается сделать берди, пар или настоящий богги, — и я готов к новому раунду унижений. Все воспоминания о семнадцати провалах тут же улетучиваются у меня из головы.
Марк Твен писал про гольф, что это «испорченная прогулка». Для меня это, скорее, череда падений и подъемов. С учетом проблем с равновесием я склонен падать, по-этому отношусь к числу тех немногих, кто может получить травму при ударе. Но гольф пробуждает во мне решимость, необходимую, чтобы справляться с Паркинсоном. Я с легкостью мог бы построить диаграмму для сравнения гольфа и жизни с болезнью Паркинсона: они бы совпадали там, где речь идет о гордости и унижении, разочаровании и страсти, бессмысленности и целеустремленности. Я просто работаю с тем, что есть. Иногда я падаю на песок, в канаву или в воду. Но продолжаю. Если собрался что-то делать — делай. И не слишком размахивай клюшкой.
На поле часто можно услышать вопрос: «Какой у вас гандикап?» Я отвечаю на это: «Сами видите». Спорт и инвалидность слились для меня в новый опыт, как гольфиста и пациента — пациента гольфа.
Кто мог знать, что приглашение Эда Леви повозить за ним клюшки познакомит меня с самым эмоциональным в мире спортом, принеся столько неожиданных радостей? Я очень ему благодарен… наверное. Десятилетие спустя болезнь Паркинсона заставила Эда спрятать клюшки в чулан. За те годы, что я играл, гольф стал для меня убежищем, передышкой от тревог, связанных со здоровьем. Когда ты на поле, все, о чем ты думаешь, — это игра.
Вскоре после отказа Эда от гольфа состояние здоровья заставило и меня убрать клюшки подальше — на время или навсегда. В каком-то смысле Паркинсон одержал победу
