когда он проснулся. Большая стрелка на будильнике приближалась к семи. Вова с облегчением выдохнул. Утро.
Шторы закрыты, значит, все хорошо. Пахло пирожками, на кухне звенела посуда и мяукал Лапки.
Мальчик откинул одеяло, встал с кровати и сразу почувствовал озноб. Локти, колени и спину ломило. Майка была липкой от пота.
Вова кое-как оделся и проковылял на кухню.
– Доброе утро, ба.
Бабушка переворачивала на сковородке пирожки и не обернулась.
– Доброе. Садись покушай, – сказала она. – Только со дна бери. Сверху горячие.
Вова упал на стул и потянулся к миске.
– А как поешь, угля принеси.
Мальчик тихо застонал.
Он хотел сказать, что, кажется, заболел, но понял: тогда гулять его бабушка не отпустит, а у него столько планов на день. Нужно в Хижину сходить, а еще показать Гене свой новый меч. Он распрямил спину и улыбнулся:
– Да! Конечно! Все принесу!
Бабушка покосилась через плечо. Вова понял, что перестарался. Поэтому добавил:
– А можно попозже?
– Уголь кончается. Топить чем? Я последний на пирожки истратила. Ты обедать хочешь, а греться? Все я должна делать?
– Да схожу я, схожу, – сказал Вова, взял верхний, обжигающе горячий пирожок и стал есть его, перекидывая из ладони в ладонь.
После завтрака Вова пошел за углем. С собой, кроме ведер, он взял сокровище.
Настоящий меч.
Недели две назад, еще до Нового года, был сильный буран. У дяди Миши, соседа из дома напротив, упало старое дерево. Причем прямо на хлипкий забор, который разлетелся на мелкие щепки. Бабушка сказала, что дерево это – орех и оно очень прочное.
Сосед долго ничего не предпринимал, и лишь вчера, наконец, вместе с сыном распилил его на дрова, утащил и принялся чинить забор.
Но прежде, ранним утром, Вова подкрался и отломил от ореха замечательную прямую ветку, потом, уже дома, немного подправил ее топором, достал из кладовки папину черную изоленту и обмотал ветку снизу. Вышла отличная ручка. Затем, поразмыслив, он намотал над ручкой еще много-много слоев.
Получился меч, как у дядьки из фильма «Слепая ярость»[2], который Вова смотрел в городе на дне рождения у двоюродного брата.
Меч этот назывался катана, и, как сказал ему брат, острее ничего в мире не было.
Им даже рельс можно разрубить.
Мысли о рельсах напомнили ему о вокзале, о том, как они с бабушкой провожали маму в Москву. Мама обнимала его, обещала приезжать часто-часто, а потом и вовсе забрать Вову к себе. Сводить на аттракционы в парк Горького.
С тех пор он ее не видел.
Несколько раз приходили открытки и письма. Мама писала, что у нее все хорошо и она скоро приедет. Иногда бабушка водила Вову на почту. Они звонили оттуда по межгороду, говорили совсем немного, потому что разговор был дорогим. В последний раз, перед Новым годом, мама пообещала, что приедет на праздник.
И что привезет ему «Сегу».
Вова не верил такому счастью. «Сегу» он видел пару раз в городе, во Дворце молодежи, куда их класс возили на спектакль. Там стояло в ряд несколько телевизоров и городские дети играли в «Мортал Комбат».
Тридцать первого декабря Вова сел у окна и стал высматривать маму. Так он и просидел весь день.
Мамы не было.
Только после выступления президента бабушка уговорила внука лечь спать. Вова уснул, в полной уверенности, что, когда проснется, в углу, там, где раньше ставили елку, будет стоять «Сега», а на кухне сидеть мама, пахнущая морозом и духами. Но утром в углу стоял маленький пакет со сладостями, который приготовила бабушка.
«От зайчика и Деда Мороза».
Ни в Деда Мороза, ни в какого-то там зайчика Вова, конечно, давно уже не верил.
А еще тем утром впервые оказались раскрыты шторы.
* * *
Вова несколько раз взмахнул самодельной катаной, сильно, чтобы услышать, как свистит воздух. Мышцы на руках болели, на спине выступил пот, но он махал снова и снова, сильно и быстро, только чтобы не разреветься, как в то новогоднее утро.
Остановился он потому, что ему показалось, будто кто-то зовет его. Он смущенно огляделся. Не хватало еще, чтобы соседи увидели.
Никого.
Через забор виднелась крыша соседского дома и тонкая струйка дыма над трубой.
Все же Вова засунул катану под крыльцо, взял ведра и зашел в дом.
– Бабушка, я принес! – крикнул он, отгоняя Лапки, который хотел выскочить на улицу.
– Молодец, – голос шел из Вовиной комнаты.
Мальчик отнес ведра на кухню, к печке, вымыл руки и заглянул к себе.
Бабушка стояла возле окна и занималась чем-то странным.
Во-первых, она поставила на подоконник большую старую картину, непонятно откуда взявшуюся в бабушкином скромном жилище, причем лицевая сторона картины смотрела на улицу.
Во-вторых, вокруг картины она раскладывала крупные оранжевые гроздья рябины, несколько веток красной и вонючей сушеной калины и еще какую-то сухую траву. Что-то похожее делали в школе, когда устраивали выставку «Дары леса» и каждый класс украшал свое окно в коридоре. Только там не было никаких странных картин.
Вова хотел спросить, что это такое, но бабушка его опередила:
– Ничего на окне не трогай, понял?
Вова кивнул. Когда слышишь такой тон, лучше не спорить.
– Ни травинки, ни веточки! Я серьезно сейчас говорю!
– Да, ба, – сказал Вова.
Он так и остался стоять у двери, пока бабушка зачем-то передвигала веточки. Некоторые убирала в карман передника, а какие-то другие вынимала, долго примеривалась, клала на подоконник, а затем снова убирала.
Закончив наконец с окном, она подошла к Вовиной книжной полке, щурясь на корешки книг, вытащила одну и, брезгливо зажав ее двумя пальцами, понесла на кухню.
Вова, который не сразу сообразил пойти за ней следом, успел увидеть, как она швырнула книгу в печь и закрыла заслонку.
В этот раз Вова даже не пытался ничего спрашивать. Книгу он узнал и не возражал против того, что с ней сделали.
Она называлась «Сказки Батюшки Леса» и была одним из мест, где жил Волчок. На обложке он был нарисован возле ног Батюшки Леса, в лаптях и красной рубахе. Он ждал, когда Вова посмотрит на него, чтобы улыбнуться, подмигнуть, щелкнуть зубами или показать еще что-нибудь эдакое.
Или просто вспомнить, что есть на свете такой Вова и что Волчок давно уже его не навещал.
Вова вернулся к себе и удивился, насколько стало лучше без Волчка. Сделать бы еще что-нибудь с пятном на потолке.
Он лег
