не могла ли она покинуть город. Её жизнь – полный бардак. Малли агрессивная и мстительная, её все избегают. У неё нет ничего, кроме отцовских денег и птицы. Может, она решила всё бросить и начать жизнь с чистого листа там, где её не презирают так сильно.
Джеймс задумывается.
– Нет. Малли никогда бы не покинула своего ворона. Никогда. Она могла бы бросить отца с его деньгами, могла бы даже уехать из Шрама, но никогда бы не оставила Гелиона.
– С чего ты взял? – Я приподнимаюсь на локте и убираю волосы со лба Джеймса.
– Потому что Гелион любит её, а Малли любит его и ворон пришёл в её жизнь сразу после смерти матери. Так устроены люди, особенно здесь. Мы привязываемся к случайным людям и вещам, с которыми нас сводит судьба. Этот ворон – её близкий друг, и она ни за что не рассталась бы с ним добровольно.
– И это значит...
– Это значит, что Малли, скорее всего, где- то держат против её воли или, возможно, она сильно ранена. Но я не думаю, что она умрёт.
– Почему нет?
– Потому что люди – как дорожные карты. На них есть линии, точно такие же, как на ладонях, – объясняет Джеймс. – Эти линии рассказывают истории людей, и история Малли так не закончится. Это можно понять, просто посмотрев на неё. Малли Сент не могла умереть так просто. Это не её судьба. Судьба Малли Сент – сгореть во вспышке ярости. – Он берёт мою руку, лежащую на его груди, и поднимает вверх, разглядывая её в свете мерцающих кустов.
– Зачем ты читаешь мою руку? Ты и так уже знаешь все линии.
– Просто убеждаюсь, что они не изменились.
– Как они выглядят?
– Так же.
– И как заканчивается наша с тобой история?
Джеймс медлит; на мгновение его лицо мрачнеет, но затем он, похоже, отбрасывает свои сомнения и улыбается:
– Разумеется, мы будем жить долго и счастливо.
Это не совсем ложь. Я уверена, что он желает счастливого конца для нас обоих, но в Шраме всё так изменчиво и непредсказуемо, что Джеймс не осмеливается по-настоящему поверить, что жизнь будет всегда счастливой и беззаботной. Так не бывает. Ни для кого.
Он нажимает большим пальцем в центр моей ладони, а я закрываю глаза и позволяю исчезнуть всему – Малли, Гелиону, начальнице, Белле, Джие; всем моим тревогам; внутренним конфликтам в Королевском городе; всему, что я не в силах понять, и даже моей семье. Я растворяюсь в звуке учащённого сердцебиения Джеймса, и на несколько минут для меня больше ничего не имеет значения.
– Я просто хочу... – начинаю я и не могу подобрать слов, но чувство внутри похоже на кремень и огниво, которые только и ждут, когда из них высекут искру, чтобы разжечь настоящее пламя.
– Я знаю, – говорит Джеймс. – Ты хочешь. И я хочу. Однажды мы перестанем чего-то хотеть, потому что у нас всё будет. Я об этом позабочусь, Мэри. – Он не шевелится, и после долгого молчания произносит: – Тебе не кажется, что скоро что-то случится?
– Что именно?
– Не знаю. Я чувствую, будто какие-то силы пришли в движение. Падение, Чудо-озеро, твоя стажировка, пропажа Малли. Словно мы мчимся на поезде, едущем неизвестно куда, пристёгнуты и должны оставаться внутри, чтобы узнать, где мы в конце концов окажемся.
Над головой нависает веточка омелы, окутывая нас лёгкой дымкой чего-то пахнущего праздниками и тёплым огнём. Зимние праздники и правда близко; в остальных частях Королевского города погода становится суровее и холоднее. Я придвигаюсь ближе к Джеймсу, и мы целуемся.
Он проводит пальцами по тыльной стороне моей руки, останавливаясь на безымянном пальце.
– Помнишь наш первый танец?
– Восьмой класс.
– Ты бежала вниз по лестнице, чтобы поскорее меня встретить.
– Сми тогда пошёл с Урсулой. И они цапались всё время.
– А ты, – говорит Джеймс, – ты спустилась ко мне словно в золотом сиянии, даже волосы были гораздо ярче, чем обычно. А на шее было то ожерелье.
– Мамино жемчужное колье...
– Ты была прекрасна. – Я целую Джеймса, и он смеётся. – Не отвлекай. Я тут пытаюсь рассказать очень важную и трогательную историю.
– Хорошо, – говорю я, – давай дальше. Но обязательно расскажи подробнее о том, какой я была прекрасной и идеальной. Не упусти ни одной детали.
– Ладно, – продолжает Джеймс и снова притягивает меня ближе, – когда ты спустилась по лестнице, я смотрел на тебя и видел не просто прекрасную девушку, которая согласилась танцевать со мной, Джеймсом Бартоломью. Я видел ту, кто всегда на моей стороне. Ты не слушала, когда тебе говорили, что я мусор, или вечная проблема, или что я никогда ничего не добьюсь. Ты никогда никого не слушала.
– Тем вечером я подарила тебе их. – Я целую его запястье над часами на ремешке из крокодиловой кожи.
– Ты украла их из шкатулки своего деда. Джия пыталась забрать их обратно на следующий день.
– Я бы ей не позволила. Ты заслуживал чего-то хорошего. Она сказала, что часы – это семейное достояние, а я...
– А ты сказала, что я и есть твоя семья. Тогда я впервые почувствовал себя кем-то важным, – говорит Джеймс. – Ты всегда была единственной, кто видел меня таким, какой я есть. Ты не просишь меня быть лучше, чем я есть, и не считаешь меня хуже. Ты знаешь обо мне всё. Однажды, – продолжает он, проводя двумя пальцами по моим костяшкам, – даже если это будет очень не скоро, я надеюсь, ты выйдешь за меня замуж.
Идея выйти замуж за Джеймса меня не шокирует. Я всегда допускала эту возможность. Мы с Джеймсом никогда не найдём никого лучше друг друга, да мы и не захотим. С того самого дня, когда мы впервые поцеловались на крыше, я была уверена, что он будет моим спутником всю оставшуюся жизнь. Я не против стать женой, если мужем будет Джеймс. Я не буду колебаться. Но сейчас говорить о свадьбе слишком рано. Нам только семнадцать, и я понимаю, что это неуместно, но когда-нибудь момент точно настанет, и мне приятно чувствовать определённость хотя бы в одной части своей жизни. За всё остальное мне ещё придётся побороться.
Джеймс встаёт на колени, а я сажусь, выпрямив спину.
