настойчиво потребовала Елизавета Михайловна. — Хотя, конечно, находятся низкие души, которые слишком быстро забыли все пролившиеся на них благодеяния…
— Да, да, безусловно, — поспешил подтвердить Бенкендорф. — Покойный был ангелом, истинным благодетелем человечества.
— Я иногда с горечью удивляюсь, как нынешний государь, столь ему близкий, усвоил себе совсем другие манеры?
— Что вы имеете в виду? — не понял Александр Христофорович.
— У него вид гордого завоевателя, даже триумфатора. Что, конечно, не может нравиться иностранным послам и иностранным подданным империи. Я убеждена, что улыбка и сердечное поведение с ними покойного императора были в тысячу раз милее и очаровательнее. Возьмём поляков…
Менее всего Александр Христофорович хотел их брать.
— Жители западных губерний чувствуют себя париями в империи, где всякий имеет свои права.
«Да у них прав больше, чем у всех!»
— Покойный государь обещал им приращение земель, и они пошли за ним. Бойтесь обмануть беспокойную, кипящую патриотизмом нацию.
— Покойный император даровал им конституцию, — напомнил Бенкендорф, — которая ими же не исполняется. Нынешний государь, по крайней мере, их не обманывает. Не манит несбыточными иллюзиями. Либо они подчиняются законным требованиям…
— Ах, эти утеснительные требования! — с чувством воскликнула Елизавета Михайловна. — Нынче очень удобный момент всё поставить на свои места. Взгляните, государь оказывает знаки внимания не только Урусовой, но и Завадовской, урождённой Влодек. Если ей дать укрепиться, как при покойном ангеле Нарышкиной[7], поляки будут знать, что у престола для них есть ходатай и заступник. Что государь их не презирает.
Бенкендорф только покачал головой. Елизавета Михайловна вспыхнула.
— Думаете, я говорю от своего имени? Варшава вскипает при каждом требовании из Петербурга. Оба соседних двора очень обеспокоены. Влодек всех бы устроила…
Как удобны такие люди! Ей поручили, она обронила на балу. Кто примет всерьёз дамскую болтовню?
Бенкендорф молчал.
— Ах, вы негибкий, — мадам Хитрово погрозила ему пальцем. — А государь молод, вспыльчив, прям. Он наделает много ошибок. Надеюсь, у него найдутся более дальновидные советники.
Александр Христофорович поискал глазами жену и взмолился о спасении. Та немедленно пришла на помощь. Через минуту она уже щебетала с навязчивой собеседницей, а муж переводил дух.
— Получили урок? — возле него, как чёртик из табакерки, возник Нессельроде. — Очаровательная женщина, не правда ли? Умная, полезная, со всеми знакома и всеми принята.
Александр Христофорович не имел желания спорить.
— Конечно, я предпочёл бы не польку, а немочку, — продолжал Нессельроде. — Но всему своё время. Зачем выгнали мою креолку? Есть своя на примете? Не сейчас. Урусова мелькнёт. Влодек останется. Верьте мне.
— И зачем нам Влодек? — как бы через силу выдавил из себя генерал.
— Затем, чтобы распечатать сосуд императорской нравственности, — без обиняков заявил Карлик. — И приучить общество к тому, что подобное возможно. Здесь прыгает чернявая девочка по фамилии Россети, совсем крошка, фрейлина её величества. Она, если не ошибаюсь, проторила дорожку. И теперь её сватают за князя Голицына, когда супруга даст ему развод.
«Не даст, — огрызнулся Бенкендорф, — все знают Принцессу Ноктюрн».
А вот про Россети он не знал. Бойкая, глазастая, языкатая. Да не сама ли она о себе рассказывает? Цену набивает?
Назревал момент, когда следовало быстро, мимоходом переговорить с каждой. Россети он поймал первой. Просто вышел вслед за ней в соседний зал и, по возвращении фрейлины из дамской комнаты, весьма учтиво взял за локоть.
— Мадемуазель?
Испуг, вспыхнувший на смуглом лице, был ответом на его опасения. Болтает.
— До меня дошли неприятные слухи.
— Не понимаю…
— Понимаете. Вы единственная фрейлина, которую их величества брали с собой летом жить в Монплезире. Откуда разговоры, будто вы не устояли в нравственности?
Бедняжка сначала не нашла, что сказать, а потом выпрямилась, вскинула голову и выпалила:
— Что с того? Если я одна уехала с августейшей семьёй, значит, я зачем-то нужна. Вот люди и делают заключения.
— Зачем же вы их подтверждаете?
— А затем… — черноглазая крошка задрала вверх дрожащий от храбрости подбородок. — У меня нет приданого. Как думаете, скоро меня возьмут замуж? И кто? Один шёпот за моей спиной делает меня интересной. Подаёт женихам надежду, что они не будут оставлены высочайшей милостью.
Бенкендорф отпустил её локоть.
— Но ваши благодетели, государи, зачем же их ославлять?
В глазах фрейлины мелькнуло что-то яростное и жадное.
— Они и так счастливы. Боже, как они счастливы! Неправдоподобно. Так не бывает! Если бы вы только видели, как каждое утро дети кидаются друг к другу и к родителям, начинают наперебой рассказывать, будто расстались год назад, а не ночь провели порознь, — её подбородок ещё сильнее затрясся. — Его величество — редкий отец, он их не бросает, он с ними возится. А я? А мне? Он заботится обо всех. Когда я промочила ноги, он велел слугам протереть их спиртом у камина. И я видела, как он смотрел на мои босые ступни. Если бы не его честность по отношению к императрице, не железный характер, он был бы у моих дверей в ту же ночь!
«Да там всё рядом! — возмутился Бенкендорф. — Тут спят супруги, тут дети, тут слуги».
Девушку колотила горячка.
— Я смогла бы подарить ему радость. Но он слишком твёрд в принципах. Будет лежать, вздыхать — через три стены слышно — и ни за что не подойдёт.
— Мадемуазель, вам надо замуж, — сказал Александр Христофорович. — Но не метьте слишком высоко. Придётся потом объяснять супругу, почему чаемые императорские милости не воспоследовали.
Россети закусила лиловую губку. До чего милы эти смуглые очаровашки! Только кожа грубовата. Государь сам признавался, что теряет возбуждение, едва коснётся такого наждака.
Что ж, пойдём к розам. Благо Завадовская только что прошла с его величеством тур в котильоне, и теперь он снова крутил волчком Урусову. Шарлотта беседовала с женой английского посланника леди Дисборо и время от времени бросала на мужа несчастные, полные упрёка взгляды.
Бенкендорф двинулся к восхитительной Влодек, плечи которой торчали из кружевного выреза платья, как взбитые сливки из вазочки. После танца она обмахивалась белым страусовым веером на длинной ручке, разгонявшим вокруг целые шквалы ветра.
— Позвольте засвидетельствовать своё восхищение, графиня, — сказал генерал, садясь рядом.
Дама благосклонно кивнула, полная сознания собственного совершенства. Её тонкая улыбочка выражала абсолютное довольство, а коротенькую шейку в уморительно-нежных складочках так и хотелось ущипнуть.
— Вы прелестно танцевали с его величеством, — начал Бенкендорф. — Но теперь вынуждены следить, как это делают другие. Именно с вами он начал бал. Но с кем завершит?
Влодек посмотрела на собеседника, словно говоря: «И вы туда же!» Потянулась, колыхая сразу и кружева, и ленты, и розаны, и желейные
