Матвей Головин спешил мне навстречу с распростертыми объятиями. До сих пор меня столь радушно приветствовал единственный человек в мире, портной Яков Соломонович Брейгель. Но если Брейгель внутренним взором видел на моём месте денежный мешок и радовался ему, то Матвей Головин — самому факту моего существования. Мое присутствие и впрямь доставляло ему искреннюю радость.
Он схватил меня за руку, энергично затряс.
— Бесконечно рад приветствовать, многоуважаемый Владимир Всеволодович! Очень, очень много о вас слышал!
Я представил Александру. Пока Головин отдавал распоряжения относительно чая, кофе и прочего, присмотрелся к хозяину дома. И вынес окончательный диагноз: солнечный звездодуй.
— Что-что? — переспросила Александра.
Видимо, последние слова я проворчал вслух.
— Да есть такие ребята, солнечные звездодуи. Светящиеся, порхающие, готовые восторгаться каждым пуком каждой птички и каждым каком каждой бабочки. У молоденьких девушек, вроде Катерины Матвеевны, это смотрится мило, у дяденек, переваливших за полтос — печально. Мужчина в принципе может себе позволить быть солнечным звездодуем в единственном случае: если у него за спиной стоит жена и взмахами волшебной скалки разгоняет все проблемы. Но здесь, как понимаю, не тот случай.
— Вы, Владимир Всеволодович, говорите загадками.
— Ничего. Скоро всё станет предельно ясно, обещаю.
— Итак, друг мой! — Матвей Головин опустился в кресло и устремил на меня восторженный взгляд. — Рассказывайте! Рассказывайте же скорее. Катенька столько о вас говорила, мне так не терпится узнать вас получше! Очень жаль, что моя супруга поехала к обедне. Она тоже была бы счастлива с вами познакомиться.
Счастлива? Хм-м, ну окей. Сам напросился. Давай знакомиться.
— Вам, вероятно, известно, что я охотник?
— О, да, безусловно! Катенька говорила, что…
— А охотникам доступна такая любопытная штука, как колдовство. В частности, мы можем заглядывать в прошлое и предсказывать будущее. И я здесь для того, чтобы вас предостеречь. Мой хрустальный шар поведал, что если вы в самое ближайшее время не уймёте свой пыл по части вваливания бабла во всякую хрень, Катерина Матвеевна останется без приданого.
Глаза Матвея какое-то время ещё светились восторгом. По инерции, видимо. А потом он обалдело пробормотал:
— Простите… Что?
Расшифровку своих слов я оформил быстро. А на то, чтобы Матвей Головин поверил мне, как родному, время тратить вообще не пришлось.
Одна из отличительных черт солнечных звездодуев — убедить их в чём-либо не составляет ни малейшего труда. Любому бреду, произнесённому нужным тоном, верят, как святому писанию. Припомнив биографию Матвея Головина — то, как его без проблем окрутила вдова с двумя детьми, которая была едва ли не втрое старше; то, как потом эти подросшие дети заправляли всем немалым состоянием Головиных, — я был почти уверен, что столкнусь примерно с таким существом. Однако Матвей Головин превзошёл все мои ожидания.
Н-да, человек со скалкой тут просто жизненно необходим. Сам я эту почётную роль выполнять не могу, мне бы свои дела успевать раскидывать. А вот Александра Дмитриевна Урюпина в качестве надсмотрщицы — то, что надо. Муха мимо не пролетит.
Через полчаса после начала беседы Александра извлекла из знакомого саквояжа знакомые письменные принадлежности и разложила на столе. Начиная с этого часа все банковские чеки, выписываемые Матвеем Головиным, без визирующей подписи поверенного — Александры Урюпиной — становились недействительными.
— Знаете. А это очень даже хорошо, — решил Головин. — А то, вы понимаете, характер-то у меня твёрдый! Но ведь иной раз так уговаривают, так уговаривают! Ну просто невозможно отказать.
— Понимаю, чё. Вы как ёжик — сильный, но лёгкий.
— Да-да, — рассеянно подтвердил Головин. — А тут с меня, получается, взятки гладки! Поверенный наложил запрет, вот и весь сказ.
Он, поначалу приунывший, снова солнечно расцвёл. А мне сделалось внезапно скучно. И всё, что ли? Не будет ни криков, ни скандалов, ни разорванной на груди тель… Эм… Что там у него, манишка? Какое-то унылое приключение. Всё-таки избаловала меня жизнь, привык, что за каждым кустом какое-нибудь развлечение.
Но ведь грех жаловаться! Сегодня вечером мы с Харисимом, например, будем зажигать. Причём, в самом прямом смысле этого слова. Мне правда так нужны какие-то проблемы до этого прекрасного события?
Вопрос был риторическим и ответа не требовал. Но вселенная его, видимо, услышала и поняла по-своему.
Мой взгляд, блуждающий по интерьеру без особых целей, упал на журнальный столик. На нём стояла широкая… ну, наверное, ваза. Хотя в моём понимании вазы высокие, обладают узким горлышком и предназначены для постановки цветов непосредственно внутрь. Это же была какая-то неправильная ваза, но назвать её чашей тем более язык не поворачивался.
Да и вообще, не в вазе суть! Внутри лежали визитные карточки. Частная коллекция Матвея Головина. Видимо, карточки всех визитёров клались туда, а потом, в случае необходимости, нужная изыскивалась.
Наверху оказалась строгая чёрно-белая карточка, на которой витиеватым шрифтом было выведено нечто до боли знакомое.
Я встал, не обращая внимания на излияния Головина — который всё это время что-то с восторгом излагал — и подошёл к столику. Взял карточку. И прочитал: «Троекуров Дмитрий Иванович».
— Прошу прощения, — перебил я Матвея. — А вы знакомы с господином Троекуровым?
— Что, простите?.. — Матвей посмотрел на визитку. — Ах, да… Конечно, знаком! Это человек выдающихся качеств. Мы с ним, можно сказать, друзья, давно друг друга знаем.
— Вот уж правда ваша, — сказал я вслух, а сам подумал: «Звездит».
Будь они друзьями, зачем Троекурову оставлять визитку?
— Он вам что-то предлагал?
— Ох, Владимир Всеволодович, вы проницательны! Да, от господина Троекурова поступило некоторое предложение.
— И куда он предложил вам вложить деньги?
Почему-то я был готов к чему угодно, только не к этому. Матвей Головин рассмеялся и сказал:
— Речь шла не совсем о деньгах. Мы обсуждали возможность бракосочетания его сына, Николая Дмитриевича Троекурова, с моей Катенькой.
Я аж визитку обратно в вазу выронил.
— Бракосочетание⁈
— Ну да. Правду сказать, Катеньку уже
