о своей дочери думаешь, Паш?
– Представьте себе – много. Все время пытаюсь с ней поговорить, но не получается. Не хочет она со мной говорить. Все мои объяснения отвергает. Конечно, я понимаю… Понимаю, что Нинель настраивает дочь против меня.
– Да не настраивает она…
– Ну, может, не словами, так страданием своим обманным настраивает.
– Да отчего же обманным? Вовсе и не обманным… И Ниночка сама все видит, не думай. И все понимает. Не станет она с тобой говорить, пока ты не вернешься.
– Я думаю, время пройдет, Ниночка успокоится и наше общение наладится. Я же не собираюсь уходить из жизни ребенка, я всегда буду рядом. Просто время должно пройти… И потом, я всегда буду вам помогать… Материальных проблем у Нинель и Ниночки точно не будет. И квартиру им оставлю. И дачу.
– Ишь ты, щедрый какой… А сам-то где станешь жить? У новой жены?
– Я разберусь, Елена Михайловна. Разберусь. Вы лучше скажите – как там Ниночка? Ей очень плохо, да? В последние дни совсем говорить не хочет, сразу звонок сбрасывает. А мне так с ней нормально поговорить хочется!
– Хочется да перехочется! – вдруг со злостью проговорила Елена Михайловна. – Не получится у тебя с ней никаких разговоров, понятно? Не станет она с тобой говорить. Не простит. Никогда тебе не простит…
Она замолчала, будто сама испугалась этого «никогда». И того испугалась, какой мстительной, злобной нотой звучит голос. Но все же повторила, будто окончательно вбила по шляпку последний гвоздь:
– Никогда, никогда не простит!
– Ну, так уж и никогда… – не совсем уверенно произнес Павел, отводя глаза в сторону. – Она же дочь моя, она меня любит. Я ее не оставлю в любом случае, что вы. Время пройдет, она успокоится…
– Нет. Не успокоится, не надейся. Да я даже больше тебе скажу, Пашенька… Знаешь, что она мне только что сказала? Ой, мне даже повторить это страшно…
– Что она сказала, Елена Михайловна?
– А то… Если, мол, папа не вернется… Если и дальше заставит маму страдать… Я вырасту и убью его. Представляешь? Так и сказала!
– Да ну… Вы сейчас придумываете, Елена Михайловна. Не мог ребенок такое сказать.
– Да, она еще ребенок. Но пришлось повзрослеть по твоей отцовской милости. Не забывай, что к матери она тоже очень сильно привязана. Мать-то на ее глазах помирает, она ж все видит… И очень ждет, чтобы ты вернулся, чтобы все было по-прежнему… Вот и выходит, Пашенька, что ты жизни своих близких на кон поставил… Вот и выбирай теперь, что тебе дороже, дочь или это твое «хочу – не хочу»… Выбирай, Пашенька, выбирай…
Павел ничего не ответил, сидел молча, крепко сцепив ладони в замок. Только желваки на скулах подрагивали – видать, зубы сжимались судорожно. Елена Михайловна тоже притихла, глядела на него с опасливым ожиданием. Чуяла близкую победу – только бы не спугнуть… Помолчала еще немного, потом проговорила тихо и вкрадчиво:
– Если надумаешь вернуться, Паш, то не бойся… Просто знай, что Нинель тебя не упрекнет… И Ниночка тоже. И я. Все будет хорошо, Паш, и даже лучше еще будет. Каждый может ошибаться, ведь так? Главное – ошибку свою исправить вовремя…
И, будто боясь, что Павел снова заговорит и разрушит маленькую надежду, засобиралась быстро:
– Ой, чего ж я сижу-то, тебя отвлекаю! У тебя ведь дел полно, наверное. Все, все, Паш, ухожу… Мы ждать тебя будем, Паш… Надеюсь на твою совесть… Да, будем ждать…
Выйдя в приемную и закрыв за собой дверь, выдохнула с трудом, прикрыв глаза. И услышала голосок секретарши:
– Вам плохо? Может, воды вам дать? Да вы присядьте, пожалуйста!
– Ага, воды… Давай, милая… Что-то я ослабла совсем, ноги не держат.
Секретарша принесла ей воды, и она выпила жадно, постукивая зубами о край стакана. Ох, как тяжко ей все это далось, как тяжко…
– Может, вас проводить? Или такси вызвать? – снова заботливо спросила секретарша.
– Нет, не надо ничего… Мне уже лучше. Спасибо. Пойду я…
На улице все было по-прежнему. Шумел город машинами, светило солнце, бежали белые облака по голубому небу. Жить бы да жить, да радоваться. И не горевать ни о чем. Только бы Паша вернулся, только бы вернулся…
Подумала так, и будто дернулось что-то в голове, ожгло пониманием – не вернется он. Зря она себе надежду придумала. Зря.
Другая теперь у них будет жизнь. Другая…
* * *
– …Это было твое решение, Павел… Только твое. Ты же знаешь, я ни на чем не настаивала… Ты сам так решил…
Ольга ходила по комнате, заложив руки за спину, изредка на него взглядывала. Голос ее звучал тихо и виновато, и эти виноватые нотки вызывали у него протест, и хотелось выкрикнуть сердито – перестань! Перестань так говорить, не надо! Я ведь уже все решил, зачем ты?!
Но он молчал почему-то. Не мог произнести ни слова, комок в горле стоял. Наверное, Ольга почувствовала его состояние, села рядом, обхватила за плечи, проговорила тихо:
– Прости, Паш… Не обижайся. Ты же знаешь, как я тебя люблю… И всегда буду любить. Всегда. Независимо от того, будешь ты присутствовать в моей жизни или нет. Ты же знаешь…
– Да, знаю. Как знаю и то, что я тоже люблю тебя. И буду любить всегда… И хочу быть с тобой рядом, понимаешь ты это или нет? По-другому невозможно просто! И не говори мне больше ничего, ладно?
– Но как же, Паш… Я же вижу, как ты мучаешься. Ты просто знай… Если ты решишь вернуться к семье, я это пойму. И приму. Ты просто знай…
– Я знаю, Оль. Знаю. Но все же прошу – не говори больше так. Я уже сделал свой выбор, обратной дороги нет. Я хочу быть с тобой, я имею право быть счастливым рядом с тобой!
– Да, да, это твой выбор, я понимаю. И понимаю, как тебе сейчас тяжело. И сочувствую. Это я свободна, а ты…
– Оль, перестань! Неужели ты думаешь, что я и в самом деле в чем-то сомневаюсь? Нет, нет… Я очень люблю тебя. Я живу, Оль. Я будто на свободу из темноты выбрался. Просто я о дочери думаю… Я боюсь ее потерять, понимаешь? Мне это тяжело осознать, очень тяжело.
– Ну что ты, не надо так… Все наладится, Паш. Твоя Ниночка не первый и не последний ребенок, который переживает развод родителей. Да, это очень тяжело для детской психики… Но ведь не зря же говорят, что оставаться в семье только ради ребенка – еще
