проспекте Ленина) возвышался мраморный красавец дворец райкома партии и райисполкома, в котором, правда, туалет тоже был на улице, и партийный секретарь бегал туда со второго этажа, а председатель райисполкома с третьего. Но на всякий случай ещё и ведро у каждого в кабинете стояло. В этом смысле привилегий у партии не было, жили все одинаково.
Я оказался председателем правительственной комиссии, созданной для организации практической помощи жителям этого района. Но что прикажете делать с Аральским морем, как решить вставшие социальные проблемы?! Едем по городку вдоль железной дороги – всё сплошь засыпано битым стеклом. Спрашиваю, это что, откуда? Отвечают: тут пьют много, но не возить же сдавать пустые бутылки за тридевять земель, мы их бьём и здесь вдоль путей разбрасываем, чтобы они по степи не разлетались. Вот так едешь километров 30 и вдоль железнодорожного полотна битые водочные бутылки. В этих семьях работала, как правило, только жена – какой-нибудь уборщицей в райкоме или в райисполкоме, изредка в школе, потому что другой работы здесь не было. Муж мог в лучшем случае надеяться устроиться где-то сторожем. Остальные жили в своих землянках на пособия на многодетность или на малолетних детей – это были все их доходы.
Существовала в Нукусе ещё кормилица – обувная фабрика, планово и стабильно убыточная. Стал разбираться, что на ней не так, почему она планово-убыточна и обнаружил следующее: фабрика выпускала партию обуви, отгружала её на торговую базу, включала себе графу произведённой товарной продукции и получала за неё деньги. Только не из торговли, а из бюджета, поскольку убытки были уже заложены в план и их покрывает казна. В следующем месяце база возвращала всю партию как 100-процентный брак. На заводе обувь переоформляли и, якобы устранив брак, опять отправляли на базу. Колесо крутилось, деньги из бюджета исправно поступали, и все были довольны.
Вообще следует заметить, что в той довольно зазеркальной реальности, которую в данном случае представляла собой советская экономика, в существовании такого феномена, как планово-убыточное предприятие, не было ничего сверхъестественного. Законодательство совершенно спокойно допускало, что у каких-то производств, причём не в период выхода, скажем, на проектную мощность или в силу форс-мажорных обстоятельств, а в обычном режиме, затраты заведомо превышали доход от реализации продукции, потому что государство устанавливало специальные “социально низкие” цены, частично компенсируя таким путём низкий уровень доходов семей. Аналогичная ситуация была в пищевой и лёгкой промышленности. Позже, разрабатывая Закон “О государственном предприятии (объединении)”, мы, понимая возможные ситуации, предусматривали выделение таким планово-убыточным предприятиям дотаций на каждый год пятилетки при условии разработки коллективом программы ликвидации убыточности. Если самоокупаемость не обеспечивалась бы длительное время, по идее, должен был ставиться вопрос о прекращении деятельности таких предприятий. Но они и дальше продолжали перемалывать ресурсы и платить незаработанную зарплату. Решения предыдущего партийного вождя, что “зарплата должна быть заработанной”, а “экономика должна быть экономной”, в Каракалпакии в тот период не находили реализации.
Спрашиваю местное начальство, а обувь-то куда всё же девается. Мне отвечают, что 10–15 % люди всё-таки покупают со скидкой 80–90 %, в том числе и сами обувщики. А то, что продать даже на таких условиях невозможно, выкупает государство, возвращает на устранение брака, колесо прокручивается, и за всё платит государство. Я им говорю, вы с ума посходили, как можно включить в товар бракованную продукцию? Есть же правила бухгалтерского учёта, есть инструкции в конце концов. Ты, главный бухгалтер, не понимаешь разве, что вместе с генеральным директором можешь сесть в тюрьму и надолго? Я уже не говорю, что возврат брака вы по новой отправляете в продажу. Вы хоть инструкцию читали? К вам кто-нибудь за это время приезжал с проверкой? Они парируют: “Нас сто раз местный Минфин проверял, никаких нарушений не нашёл, это ты приехал и какие-то проблемы создаёшь!”
Зову министра финансов, спрашиваю: “Ты-то что делаешь? Тратишь государственные деньги без тени сомнения? Тебе где-нибудь объясняли, как надо продукцию включать в товар, кто-нибудь тебя учил этому? Ты всё же министр финансов, пусть маленькой автономной республики, но министр как-никак!”
И тут он мне выдаёт историческую фразу: “Вообще-то лет пять назад какой-то разговор на эту тему был. Кто-то из Москвы приезжал, что-то нам тут рассказывал. Но мы ведь работаем и всё нормально”.
Вот тут у меня глаза и открылись. Лечу обратно, размышляю: в чём моя функция, моя роль? Я только составляю или подписываю бумажки, относительно которых этот или другой такой же “министр”, директор или бухгалтер скажет потом, что “вообще-то какой-то разговор был”. А дальше хочешь – выполняй, что на бумажке написано, не хочешь – не выполняй. Такая система меня не устраивала, она лишала мою жизнь всякого смысла и стимула».
Риск – дело благородное, а хорошо подготовленный экспромт – ещё и полезное
Заработная плата советских людей, как и цены, тогда планировалась сверху. Они были привязаны к количественным показателям: произведённым штукам, кубометрам, килограммам, освоенным гектарам. То есть во главу угла были поставлены объёмы выполненной работы, а не её эффективность или качество некого произведённого материального блага.
Щербаков В. И.: «С точки зрения механического и ручного труда такой подход был ещё как-то оправдан. Но с увеличением наукоёмкости производств и роли интеллектуальных вложений людей в конечный продукт всё более актуальным и сложным становился вопрос оценки умственного труда, его доли в конечном продукте. Пресловутая уравниловка демотивировала наиболее способных, одарённых специалистов, гасила любую инициативу.
В этой экономике Зазеркалья человек, чистящий на улице ботинки, значился госслужащим и получал 3 рубля, а врач-офтальмолог Фёдоров, возвращавший людям зрение, 60 копеек за операцию. У любого абсурда всё же должен быть предел. Ещё не зная, какие изменения нужны и как это сделать, необходимость перемен ощущали все.
Отражением общественных настроений стала популярная в народе присказка: “Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем”. Общественные фонды потребления – бесплатное жильё, медицина, образование, льготные путёвки в санатории и пионерские лагеря, мизерные расценки на услуги коммунальщиков, общественный транспорт и т. д. – стали чем-то обыденным, само собой разумеющимся. О том, что все эти блага формируются, в первую очередь, из недополученной работающими заработной платы, само массовое население благополучно не знало или не воспринимало. Все желали получать зарплату “как на Западе” и одновременно сохранить все фонды общественного потребления. Невозможность решить эту проблему в рамках действовавшей модели экономики мало кем понималась. Но то, что централизованно формируемые общественные фонды потребления появлялись не из воздуха, а за счёт изъятия государством прибавочного труда, понимали почти все, а
