саквояж свои пожитки, смазывая машинку и, оживившись, объявлял, что уезжает в город, что там заждались его. Однако Марфа не отпускала его, а Ляпа, не стесняясь, подсмеивалась:
— Пап, слышишь, бубенцы звенят? Не за тобой ли едут?..
— Ах, негодная!.. Задам я тебе бубенцы! — хватался он за ремень.
Где там: Капа уже скакала на одной ноге по лестнице, успевая еще и наказать:
— Меня не забудь взять, милый папочка!..
Никогда она не унывала. Только сердилась долго. Но бывало, что первой шла на мировую. Вот и в этот раз она первой заговорила со мной. Вечером это было. Я ехал на злосчастной, спотыкающейся на все четыре Мышке проселком. Вдруг услышал:
— Эй, Паленый, прокати!
Раздвинулись кусты, и навстречу мне выбежала она, Капа-Ляпа. Как всегда, босиком, в коротеньком платьишке, с туго заплетенными косичками. Не дожидаясь разрешения, влезла на телегу, села напротив и уставилась на меня зелеными глазками:
— Что молчишь, не узнал? — и рассмеялась: — Другой бы ручку подал, подсобил сесть. А ты…
— Ну и беги к другому.
— Вот еще! — быстренько надула Капа лиловатые губки, похожие на чернильные пятна, за что и получила прозвище Ляпы. — Строишь из себя задаваку и вообще…
Я продолжал молчать. Капа стукнула меня по плечу, да так, что ушибла руку о мои мослы. Морщась от боли, затрясла кистью.
— И дотронуться-то нельзя. — Потом еще ближе подсела ко мне и, как бы под секретом, сообщила: — Мы завтра поедем на дальние наволоки. Косить.
— Знаю. Вся деревня поедет. Мы тоже.
— Верно? — обрадовалась Капа. — Вот хорошо-то! — И заглянула мне в глаза: — Давай вместе? Рядом там и шалаши поставим, ага?
— Давай!
Теперь Капа пододвинулась ко мне вплотную. И так мы ехали до самой деревни. У воротец она спрыгнула и снова спросила:
— Так едем?
— Едем.
— Вместе?
— Вместе.
— Кузеня, ты умник-разумник! — подытожила она разговор и побежала домой.
На другой день в деревне спозаранок стало шумно. На улицу высыпали стар и мал, все были заняты сборами. В выдраенные песком и вымытые добела телеги бабы укладывали пожитки, еду, косы, лопатки, грабли. Из-за околицы, от кузницы, несся перезвон молотов, тянуло запахом паленых копыт, — это старались ковали, ставившие на железные ноги последних лошадей. Наша Мышка была подкована еще за несколько дней раньше. В кузницу ее водила мать, привыкшая все делать загодя, чтобы не отставать от других. Сама она укладывала и воз, так как отец еще не оправился от хмельного.
Несколько раз в нашем проулке появлялась Капа. Взглянет на наши сборы и полетит к себе. Приходил и Панко. Парнишке тоже хотелось поехать, но дядя Василий, его отец, продал свой сенокосный пай Силантию, у которого ломился новый двор от скотины.
В полдень обоз тронулся. На телегах расположились по-праздничному одетые бабы и девчата — в новых или свежевыстиранных сарафанах, белых платках, до блеска начищенных ваксой ботинках, лузгая семечки или орешки, прибереженные для такого особого дня. Мужики через всю улицу вели лошадей размеренным шагом под уздцы, и только когда оставались позади воротца, взбирались на телеги. А Мышку вел я. Тоже по-взрослому. Я был доволен, что эта честь досталась мне.
Все, кто оставался в деревне, провожали уезжающих до воротец и там стояли до тех пор, пока вдали не исчезал пыльный хвост шумного и пестрого обоза.
На место приехали к исходу дня. В реденьком березнячке, подступившем к пожне, разместились все — и люди, и кони. То тут, то там горбились телеги с задранными оглоблями, белели палатки, темнели шалаши. Запахло дымом костров и самоваров, колесной мазью и по́том лошадей, березовым соком и свежестью росной травы. Потом мужики, иные уже в подвыпитии, собирались вместе, спорили, откуда начинать поутру косьбу, кого поставить на промер участков на жеребьевку.
От крайних палаток, разместившихся ближе к реке, звенела песня. Голоса были только девичьи. Хотелось убежать туда, наверно, ведь и Капа-Ляпа там, но мать не отпустила, прогнала в шалаш и велела спать, напомнив, что утром рано разбудит. Сама она примостилась рядышком.
Я лежал на дерюге и слушал. Пропев одну песню, девчата тотчас же начинали другую, и звуки, то плавно стлавшиеся над лугом, то вдруг взлетавшие ввысь, заполняли все. Даже громкий спор мужиков заглушался.
Нет, не до сна. Я ворочался с боку на бок, слышал также, как шевелилась и вздыхала мать. Может, вспоминала свое девичество, которое было у нее коротким. Вышла замуж, когда еще и семнадцати не стукнуло. Мать у нее была неродная и постаралась поскорее избавиться от лишнего рта, от трат на наряды. Деревня, в которой она жила до замужества, была недалеко от Юрова, только час с небольшим ходьбы, но туда она ходила лишь раз в году, в престольный праздник, да и то без радости: мачеха не любила ее.
— Как поют!.. — вдруг с тихой задумчивостью проговорила мать.
Я повернулся к ней.
— А ты, мам, когда-нибудь пела?
— Маленько пришлось. Невезучая жизнь-то у меня, — с горечью ответила она и тут же прикрикнула: — Ладно, спи!
Но до того, как забыться в сладкой дреме, я еще услышал песни про Ваньку-ключника, злого разлучника, про березоньку, что во поле стояла, и о колечке, вместе с которым была потеряна и любовь. И только заснул, как вдруг почувствовал, что меня тянут за ноги. Я завозился. Мать услыхала.
— Куда ты, Кузя?
— Никуда.
Но через минуту меня снова потащили. Ноги уже оказались на воле. Мать дотронулась до изголовья и, не обнаружив меня, спросила:
— Кузя, где ты?
Движение приостановилось, но ноги кто-то еще удерживал, не давал мне подтянуться на место. Впрочем, мне и не особенно хотелось сопротивляться, — сон все-таки брал свое. Прошла, наверное, минута, как я почувствовал, что опять еду, причем с неостановимой быстротой. Открыв глаза, я увидел Капу-Ляпу. Последний раз дернув меня за ноги, она шепотом приказала:
— Скорее на реку!
— А чего там? — протирая глаза, захотел я узнать.
— Купаться будем. Ночью интересно. Я уж была на реке. Вода теплая-теплая, как парное молоко. Да вставай же! — толкнула меня в плечо.
Миновав ряды телег и палаток, мы припустились по лугу, чуть-чуть подсвеченному половинной луной. Роса холодила ноги, во все стороны летели брызги. К реке подбежали мокрыми по пояс.
Ляпа первой прыгнула в воду, за ней и я. В потревоженной реке закачался месяц, заколыхались облака, где-то всплеснулись рыбы.
— Хорошо! — выкликнула Капа. И предложила: — Давай поплывем к русалкам в гости, — показала она на чернеющий вдали омут с нависшими над водой деревьями и корягами. — Постой, где-то булькает, — придержала она меня. — Это они. Говорят, русалки могут до смерти защекотать…
