опять же интуиция. И, опять же, в силу этой странной сочетаемости, Мисима для меня ассоциируется с Платоновым.
— Ты можешь привести какой-нибудь пароль для себя?
— Сначала это был Довлатов, явившийся как-то вдруг. Но я бы хотел сказать совсем о другом, не о художественной литературе, а о какой-то другой. В последнее время меня потрясли письма Азефа, хотя, как ты понимаешь, он никакой не писатель. Однако в этих письмах заключена природа провокаторства, которая меня всегда интересовала. Я получил возможность заглянуть в какую-то жуткую глубину, где человек предал всё что можно, и, вместе с тем, жил, дышал, пил, спал… А его письма много договоаривающий о жизни документ. Вымышленный Раскольников имеет пределы, он есть идея, а Азеф персонаж не вымышленный и этих пределов у него нет. У каждого времени есть свой документ, такой как дневник Анны Франк.
Видимо, именно этим и прирастает литература, поскольку я рассматриваю документ как литературу.
Есть, впрочем, книга, которая меня потрясла. Это книга Анатолия Марченко "Мои показания". Имея такую судьбу и такую смерть, невозможно было писать плохо. Такой ценой купил Марченко свою прозу, его вера в себя и своё предназначение доходит иногда до самоуничтожения. В этом тексте есть что-то аввакумовское. Там есть жажда смерти, но не как простого самоубийства, а как смерти Во Имя. Поэтому он чем-то близок Мисиме, только Мисима — тип, стремящийся к классическому самураю, а Марченко это русский самурай. Только самурай для нас — это праведник. Только Мисима считается литературой, а Марченко — нет. Это жизненная драма, а не условная. Мы приближаемся к тому состоянию, которое угадал Толстой, когда говорил о том, что литературы в будущем не будет — литературой станет сама история.
И нормально, что писатель занимается не только литературой.
Джеферсон сочинил конституцию США, и это очень правильно. Я думаю, что писатель всегда обладает некоей общественной ролью — в печати, в какой-то президентской комиссии, может, ещё где-нибудь…
На телевидение продают товар плохие писатели. У литературы есть изначальная библейская функция — передавать информацию о жизни. Как мы получали информацию о древних греках или ещё о чём-нибудь. Вот в этом значении она действительно теряет своё первенство. На смену этому приходит другое значение, которое заключается в духовном, что ли, знании о жизни. Допустим, я, интересуясь исправительно-трудовыми лагерями, буду смотреть фильмы об этом, читать статьи и отчёты, но я хочу узнать что-то глубже, и я беру книгу.
Понимаешь, нам нужно, чтобы наши дети читали написанное нами как русскую историю. А история не помещается в телевизор.
— Теперь поговорим о критике. Тут даже целых два вопроса. Во-первых, ради чего ты ей занимаешься, ведь в это время ты бы мог сам что-то писать, а ведь и тебе и мне нужно ещё и работать, зарабатывать себе на хлеб. Времени, сил не хватает, а их приходится ещё тратить на этот газетный или журнальный текст?
— Писатель должен быть практиком. Если раньше писатель мог ограничится только собой, то теперь для того чтобы чувствовать себя полноценно должен идти во внутренние области литературы — при уменьшающемся внимании к ней извне. Он должен участвовать в движении литературы, это его обязанность. А если ты становишься практиком, ты становишься критиком, откликаешься на всё, что происходит — в себе, вокруг. Так интереснее жить — без критической работы я не чувствую себя писателем, а чувствую лишь каким-то подпольным деятелем, который появляется откуда-то, кладёт рукопись на стол, и тут же исчезает. Мне нужно ходить куда-то, что-то постоянно обсуждать, говорить.
— Но в этом и заключается второй вопрос — есть ли пространство для этих прогулок? Ты либо попадаешь, либо не попадаешь в пространство того, что называется "тусовка".
— Пространство достаточно большое, и к тому же я считаю, что, занимаясь критикой, я становлюсь ещё большим индивидуалистом, чем был. Я ни в коем случае не хочу участвовать ни в какой группе. У меня есть своё сознание, и я иду своей дорогой без всяких костылей и подпорок в виде литературной группы.
Интересно создавать литературу не только творчески, но и как-то иначе. Современная литература существует как столкновение, и момент этого столкновения нужно поймать. Надо найти его зависимость от времени, и отобразить это.
Поскольку литература становится делом всё более призрачным, к ней нужно всё больше приближаться.
Видимо цивилизацию спасает то, что она очень неоднородна. Африка — это одно, а Америка — другое. У России есть что-то свое. Разрушается что-то только в городах. Но пространство земли больше, чем пространство городов.
Для многих чтение останется таким же обязательным занятием, как чаепитие. Причём литература будет разной, включая специальную или документальную, у которой всегда будет свой читатель, и одновременно этого читателя нет.
А в России есть возможности развития всегда.
Возьми русский журнал. Русский журнал — это семейное дело. В наше время, в восьмидесятые годы, появляется некий порыв, искренность написанного текста, но вот как рождается этот порыв, поддерживающий жизнь письменности — это уже совершенно загадочное дело.
Мы говорили о среде, о тусовке. Тусовка воспроизводит себя — так было со многими. Одной стороной мы все повернуты в литературу, а другой, которой мы повернуты к читателю, мы выстраиваем свой образ. Это происходит бессознательно, и бессознательно мешает.
Извините, если кого обидел.
07 января 2009
История про Олега Павлова — 2
Собственно, это разговоры с Олегом Павловым в декабре 2002 года. С этим разговором вышла смешная история. Я несколько лет угадывал получателей самых крупных премий (тут была часть понимания расклада и стиля этих премий, а часть везения). И вот, я решил, что как раз Павлов и получит Букеровскую премию. Мы с ним переговорили накануне, и я очень годился, что в газете которой я работал, этот текст появился в день объявления победителя. Однако на следующий день меня вызвала налница, с которой у меня, мягко сказать, были не сае лучшие отношения. Она сказала что текст — говно, и чтобы я не особенно гордился. тому же, — заявила она, — верх идиотизма у вас в конце. Какой из Гальего букеровский лауреат? Он ис-па-не-ц! А премию дают за русскую литературу! На следующий год Букеровскую премию получил Рубен Гальего за текст "Черным по белому".
Но к тому моменту меня уже выгнали из этой газеты.
— Олег, как вы оцениваете нынешний набор номинантов на Букера?
— Это художники — а потом уже "номинанты". У каждого своя судьба в литературе, свой путь, а Букеровская премия —
