согласился он.
— Нет! Ты сука! Все из-за тебя!
— Ты сейчас получишь, паскуда! — он двинулся на меня, едва держась на ногах.
Я выставил трубу перед собой. Отчим остановился и непонимающе посмотрел на неё, потом оглядел меня. Похоже, только сейчас он заметил мое избитое и явно опухшее лицо, красные глаза, грязную одежду в пятнах крови.
— Егор, что случилось?
— Хочешь знать, что случилось? — я усмехнулся. — Сейчас узнаешь!
Я сбросил пуховик, стряхнул его с себя, под ним была только футболка… И отчим все увидел.
Он в ужасе смотрел на руку-трубу, то открывая, то закрывая рот.
— Вот что случилось! — спокойно сказал я. — Просто еще раз подрался. И знаешь, на этот раз я и правда победил!
Я взмахнул трубой и со всей силы ударил по столу. Дерево затрещало. Рюмка перевернулась, выплеснув вонючую водку на стол. Бутылка, ранее спасенная мной, полетела на пол и звонко разбилась. Испуганный отчим повалился следом за бутылкой, даже не вскрикнув. Застонал, перевернулся на спину и в ужасе посмотрел на меня уже совсем трезвыми глазами. Я шагнул к нему.
Он отползал к батарее, глупо елозя ногами по полу, кряхтел, пытаясь что-то сказать. Может, хотел извиниться, а, может, просто в очередной раз назвать меня сученышем. На языке вертелись оскорбления. Столь многое я хотел высказать этому человеку, но не мог. Труба по — прежнему жутко зудела, и я знал, что если сейчас не уйду, то ничем хорошим это не закончится.
Оставив перепуганного отчима лежать у батареи, я торопливо вышел из кухни и вернулся в прихожую. Отыскал в шкафу с инструментами ножовку и пару запасных полотен. Устроившись на полу, принялся трясущимися руками пилить раструб. Первое полотно сломалось очень быстро. Я заменил его и повторил попытку, но это было бесполезно, металл не поддавался. Вскоре все полотна были пущены в расход, а раструб остался едва оцарапанным.
В ярости отшвырнув ножовку, я остался сидеть в тишине. Вскоре до меня донеслись тихие всхлипывания. Отчим плакал на кухне. Почему? Может, радовался спасению, понимая, насколько был близок к смерти, а может, чем черт не шутит — жалел меня.
Как бы там ни было, выйти из кухни или завести разговор он не решался. В конце концов, мы с ним оказались в одной лодке. Мама бросила нас обоих.
Я вернулся на кухню и уселся на пол, рядом с отчимом, прислонившись спиной к холодильнику. Голова разболелась, а труба, которой я до этого так легко манипулировал, вдруг стала невероятно тяжелой. Я заплакал. Жалел самого себя, Макса, отчима и даже маму, что так подло предала меня. Я смотрел на жалкого мужчину у батареи, который прятал лицо в руках и боялся даже посмотреть на меня. Я до сих пор не верил, что это не сон и все происходит по — настоящему.
Время шло. От моих ботинок на полу натекла целая лужа. Я ждал, что с минуты на минуту в квартиру завалится Пашка в компании друзей, своего отца или даже ментов, но почему-то никто не приходил. Может, он в ужасе убежал, сам не понимая, куда и теперь бродил по городу, пытаясь, как и я, осознать случившееся.
Немного успокоившись, я поднялся и вышел в прихожую, взглянул на себя в зеркало.
Выглядел я лучше, чем себе представлял, разве что нос был неестественно повернут в сторону, да правая часть лица немного припухла. Глаза оставались все такими же пугающе красными. Я поднял трубу: она стала как будто чуть длиннее.
Постепенно во мне крепла мысль, похожая на озарение. Возможно, самая важная мысль в моей новой жизни: мне никогда не избавиться от трубы.
Теперь она часть меня. Даже если я смогу каким-то образом убрать её, она появится снова. Я ударил зеркало и осколки его звонко осыпались на пол.
Жалость ушла. Ей на смену пришло другое, уже знакомое чувство. Теперь я с радостью принимал это тепло и жажду, с которыми прежде пытался бороться.
Открыв дверь, я вышел на лестничную площадку, покидая свой дом навсегда. Я знал, что делать дальше. Мне теперь один путь — в подвал, но перед этим они все ответят за то, что сделали…
Каждый из них.
Теперь им всем — труба.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Евгений Абрамович
Король-висельник
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Гетман в последнее время плохо спал. Ему снились сны. Страшные, беспокойные и тревожные, они возвращали его в годы юности. Почти на тридцать лет назад, когда он был молод и полон сил. Когда он был одним из тех рыцарей, кто подавил мятеж Сеченского. В своих снах он видел эшафот. Наспех сколоченная из свежей древесины шибеница, под которой стояли четверо приговоренных к смерти. Казнь состоялась на закате того же дня, когда отгремело сражение, в котором были разбиты основные силы мятежников. Приговор был вынесен прямо на поле боя, среди непогребенных трупов, когда еще не развеялся пороховой дым, а отовсюду были слышны стоны раненых и умирающих.
Всем четверым уже надели на шею петли, когда глава мятежников Андрей Сеченский подал свой голос.
— Будьте вы прокляты, — прогремел он хриплым басом, — слуги ляхов! Лживые, продажные шлюхи! Шавки короля! Рабы Римского Папы! Продавшие свою веру и свой народ за польское золото!!!
Выкрикнув это, он горько зарыдал. Израненный и окровавленный, одетый в простую рваную рубаху, без доспехов и знаменитого древнего меча своего рода, он больше не внушал страха своим врагам. Теперь враги обступили его со всех сторон, ожидая казни. Сеченские вели свой род еще от Всеслава Полоцкого, древнего могучего князя, по легендам, оборотня и чародея. У Андрея не было наследников, сегодня прерывался его род. Горю его не было предела. Однако, собравшись с силами, он снова выкрикнул:
— Завещаю душу свою! Не будет мне покоя на том свете, пока все ваши выблядки до десятого колена будут топтать эту землю!!! Вы еще признаете меня, принесете присягу! Будете служить мне!!!
Рядом с ним кричали и проклинали сегодняшних победителей его ближайшие сподвижники, воевода полоцкий Казимир и князья Александр Чинский и Иеремия Сухомлевич. Все четверо сыпали проклятия на головы присутствующих, короля и Папы. Однако палач вскоре прервал их, все четверо закачались, дергаясь и хрипя, в веревках, которые скрипели и стонали под их весом. Налетевшие вороны выклевали висящим мертвецам глаза, изуродовав и без того синюшные опухшие лица. Каждую ночь снились гетману эти пустые изорванные кровоточащие глазницы.
