когда-то давно. Тогда она была молода, и зрение её не подводило, а кожа на изящных кистях рук ещё не походила на потёртый и пожелтевший от времени пергамент. Тогда ей тоже представлялось, что она счастливый мыльный пузырь, парящий в солнечных лучах чужого богатого дома, вместе с другим пузырем, который никогда ей не принадлежал. Тот пузырь был выпущен на свет совсем из другой мыльной трубки, и хотя, на первый взгляд, выглядел обычным пузырём, летал он по своему собственному дому, где всё ему было родным и знакомым, и был он не гостем в том доме, а полноправным его владельцем. А ведь это так странно: в сущности, все мыльные пузыри выглядят примерно одинаково. Одни побольше, другие поменьше, одни ярче, другие тусклее, но все они похожи, и судьба у всех одна – полетают в воздухе несколько секунд, а потом непременно лопнут, и останутся от них только мыльные капли на полу или мебели.
Мысли Джейн оборвались, когда Джереми тронул её за плечо. Она вздрогнула и вылила на себя содержимое кружки, которую всё это время держала в руке.
– Ох! – воскликнула Джейн, − горячо!
Она вскочила с места, удивив Джереми необычайной прыткостью, и пошла в ванную за полотенцем. Ругая себя за неуклюжесть и рассеянность, она пыталась понять, чем они вызваны, и почему преследуют её с тех пор, как Диана заговорила о поездке в Карлайл. Те же воспоминания пытались атаковать её год назад, в злополучный день рождения Джереми. Но тогда они быстро отступили. Теперь она вновь видела и слышала то, чего не хотела ни видеть, ни слышать. Джейн надёжно запечатала все воспоминания о том времени, когда работала у Элмерсов, и о том, что случилось с ней в их доме – Том Доме. Каждое воспоминание кололо и жгло – страшная незаживающая язва, поэтому-то и нужно запечатывать то, что должно быть запечатано. Есть вещи, о которых нельзя думать, какими бы важными они ни были. Когда-то давно Джейн Фрай пролила столько слёз, что их хватило бы на озеро, тогда она осознала, что нужно просто забыть, спрятать поглубже и не вспоминать. Конечно, у неё получилось не сразу. Иные дни проходили тихо и спокойно, иные даже заставляли её улыбаться, но следом всегда приходили другие – они напоминали о том, что с ней сделали, о том, кто она теперь, и кем ей уже никогда не стать. Они заставляли её жалеть себя и ненавидеть весь мир, а иногда и наоборот, выкорчёвывали из неё всю оставшуюся радость и надежду и вытягивали слёзы, которых, казалось, уже не осталось. Но время сделало своё дело. Джейн с каждым годом становилась всё холоднее и спокойнее, она даже вышла замуж, не по любви, конечно, но всё же вышла, она научилась владеть собой. Возможно, она немного перестаралась, ведь она даже перестала видеть сны. Так или иначе, ей удалось запечатать свой ящик боли. Теперь же печать дала слабину, и ящик начал потихоньку открываться – со всеми этими криками, слезами и давно забытыми голосами, рвущимися наружу, чтобы снова и снова обвинять, лгать, оскорблять и рвать её сердце на куски. «Всё это глупости. То, что давно ушло не имеет права на возвращение. Эта поездка взбудоражила мои старческие мозги, а, может быть, это всё из-за близнецов», − думала Джейн, застыв перед зеркалом ванной комнаты с мокрым полотенцем в руках. Джереми вернул её в действительность, постучав в дверь.
Он стоял на пороге и старательно всматривался в лицо Джейн, словно столкнулся с математической задачкой, решение которой ускользало от него. Джейн улыбнулась ему, но улыбка вышла растерянной и виноватой. Своей задумчивостью она разрушила всё волшебство этого утра. Однако Джереми улыбнулся в ответ. «Похоже, сегодня он счастлив», − подумала Джейн.
– Я уже всё вытер, − сказал он, – если хотите, я принесу ещё чашку.
− Не нужно. Нам скоро в дорогу.
Она снова улыбнулась. Джереми по-прежнему внимательно на неё смотрел, но тоже улыбался ей, словно принял условия игры. «Мы будем улыбаться, и не станем задавать друг другу лишних вопросов. Как всегда».
Машина с водителем подъехала к дому Пэришей к десяти часам. К тому времени Джереми и Джейн были полностью собраны. В доме уже бушевал ураган. Диана металась из комнаты в комнату, отдавая прислуге самые различные указания. Как правило, указания эти были нелепы и абсурдны. Например, все шторы в доме необходимо было снять и повесить другие, хотя их ещё даже не доставили из ателье, все стулья должны быть убраны, а вместо них расставлены кресла и диванчики, которые Диана купила накануне в модном мебельном магазине, вся посуда должна быть из одного набора, только её ещё не успели привезти из ресторана. С раннего утра она умудрилась достать всех слуг. К полудню должен был прийти знаменитый шеф-повар, работающий за колоссальный гонорар, и приготовить блюда из меню, которое составила сама Диана.
Джереми почти всё время до отъезда провёл в детской вместе с Джейн, но иногда он выходил, чтобы посмотреть, как меняется его дом. Перемены его не волновали, но забавляли. Несколько раз до него доносились нелестные отзывы прислуги в адрес его матери: «Долбанутая истеричка», «Вульгарная сука», «Должно быть, у неё в заднице громадное шило с бордовым наконечником». Последнее ругательство особенно позабавило Джереми. Дело в том, что его мать обожала бордовый. Бордовыми были и занавески в её спальне, и диван в гостиной, и коврик в ванной, и даже постельное бельё. Обычно в доме убиралась только одна горничная, которая приходила три раза в неделю, но сегодня его мать пригласила из агентства сразу троих. Она хотела, чтобы дом сверкал богатством и благополучием. Усилия матери преобразить дом казались Джереми смешными и бессмысленными, тот уже начинал походить на дорогой бордель со всеми этими яркими шторами, коврами, диванами и креслами, обитыми шёлком и парчой. Кичливые новые кресла, диванчики и пуфики, купленные специально для предстоящей вечеринки, стояли бок о бок с довольно-таки недурной подделкой Хэпплуайтовского пуфа и чуть менее качественной подделкой Чиппендейловского чайного сундука. Мебельная дисгармония была настолько сильна, что даже Джейн, никогда не обладая возможностью покупать антикварную мебель и посещать дорогие мебельные магазины, завидев гостиную, наморщила нос. Джереми немного расстроился, глядя на это уродство и убожество, разрастающееся не только по гостиной, но и по всему дому. Он стоял и смотрел на свою красивую мать. У бедняжки отсутствовал вкус, ей приходилось платить огромные деньги стилистам и визажистам, чтобы хотя бы внешне соответствовать положению мужа в обществе.
